Диспетчерская «Скорой помощи» располагалась по соседству с приемным покоем в здании больницы г. Припять. Одновременно в помещении, где принимали больных, можно было обработать до 10 человек, но никак не десятки, как пришлось в ночь и утром 26 апреля. Здесь имелся ограниченный запас чистого белья и всего одна душевая установка. Правда, при обычном ритме жизни города этого вполне хватало.
В ту ночь дежурство по «Скорой помощи» несли диспетчер Л. Н. Мосленцова, врач В. П. Белоконь и фельдшер А. И. Скачек. В приемном покое дежурили медсестра В. И. Кудрина и санитарка Г. И. Дедовец.
Вызов с Чернобыльской АЭС поступил вскоре после прогремевших там взрывов. Что произошло, толком не объяснили, но Скачек выехал на станцию. Вернувшись в 1 ч 35 мин в диспетчерскую с обычного вызова к больному, врач уже не застал своего коллегу и ждал от него телефонного звонка. Он раздался где-то в 1 ч 40 – 42 мин. Скачек сообщал, что есть обожженные люди и требуется врач.
Белоконь вместе с водителем А. А. Гумаровым срочно направились к станции, практически ничего не зная, что там происходит. Как потом выяснилось, в больнице не нашлось даже «лепестков», защищающих органы дыхания. За машиной врача выехали еще две «кареты», но без медработников.
Казалось бы, механизм оказания первой помощи пострадавшим в случае радиационной аварии должен быть определен заранее. Их следовало принимать и обрабатывать непосредственно в санпропускнике атомной станции. Но, прибыв на ЧАЭС, врач Белоконь увидел, что принимать пораженных негде: дверь здравпункта административно-бытового корпуса №2, обслуживавшего 3-й и 4-й энергоблоки, была закрыта. Здесь было организовано лишь дневное дежурство. Пришлось оказывать помощь пострадавшим прямо в салоне машины «Скорой помощи».
Вскоре к Белоконь стали подходить те, кто почувствовал себя плохо. В основном он делал уколы с успокаивающими лекарствами и отправлял пострадавших в больницу. Скачек к тому времени уже увез в город первую партию пораженных, не дождавшись приезда врача. Люди жаловались на головную боль, сухость во рту, тошноту, рвоту. Они были возбуждены. Наблюдались определенные психические изменения. Некоторые выглядели будто пьяные.
Старшего фельдшера Т. А. Марчулайте вызвала ночью на работу санитарка. Где-то в 2 ч 40 мин она уже принимала в приемном покое первых пострадавших. Вот что она рассказала о работе в первые часы после аварии:
«Я увидела диспетчера «Скорой» Мосленцову. Она стояла, и слезы буквально текли из ее глаз. В отделении стоял какой-то рев. У привезенных со станции открылась сильная рвота. Им требовалась срочная помощь, а медицинских работников не хватало. Здесь уже были начальник медсанчасти В. А. Леоненко и начмед В. А. Печерица.
Удивлялась, что многие поступившие – в военном. Это были пожарные. Лицо одного было багровым, другого – наоборот, белым, как стена, у многих были обожжены лица, руки; некоторых бил озноб. Зрелище было очень тяжелым. Но приходилось работать. Я попросила, чтобы прибывающие складывали свои документы и ценные вещи на подоконник. Переписывать все это, как положено, было некому…
Из терапевтического отделения поступила просьба, чтобы никто ничего с собой не брал, даже часы – все, оказывается, уже подверглось радиоактивному заражению, как у нас говорят – «фонило».
Со станции звонил Белоконь, говорил, какие лекарства ему подвезти. Запросил йодистые препараты. Но почему их не было там, на месте?
У нас свои проблемы. Одно крыло терапевтического отделения находилось на ремонте, а остальное до конца заполнено. Тогда мы стали отправлять тех, кто лежал там до аварии, домой прямо в больничных пижамах. Ночь тогда стояла теплая.
Вся тяжесть работы по оказанию помощи поступившим поначалу легла на терапевтов Г. Н. Шиховцова, А. П. Ильясова и Л. М. Чухнова, а затем на заведующую терапевтическим отделением. Н. Ф. Мальцеву. Требовалась, конечно, подмога, и мы направили по квартирам санитарку. Но многих не оказалось дома: ведь была суббота, и люди разъехались по дачам. Помню, подошли медсестра Л. И. Кропотухина (которая, кстати, находилась в отпуске), фельдшер В. И. Новик.
У нас, правда, имелась упаковка для оказания первой помощи на случай именно радиационной аварии. В ней находились препараты для внутривенных вливаний одноразового пользования. Они тут же пошли в дело.
В приемном покое мы уже израсходовали всю одежду. Остальных больных просто заворачивали в простыни. Запомнила я и нашего лифтера В. Д. Ивыгину. Она буквально как маятник успевала туда-сюда. И свое дело делала, и еще за нянечку. Каждого больного поддержит, до места проведет.
Остался в памяти обожженный Шашенок. Он ведь был мужем нашей медсестры. Лицо такое бледно-каменное. Но когда к нему возвращалось сознание, он говорил: «Отойдите от меня. Я из реакторного, отойдите». Удивительно, он в таком состоянии еще заботился о других. Умер Володя утром в реанимации. Но больше мы никого не потеряли. Все лежали на капельницах, делалось все, что было можно.
В работу по обработке больных включились и наши хирурги А. М. Бень, В. В. Мироненко, травматологи М. Г. Нуриахмедов, М. И. Беличенко, хирургическая сестра М. А. Бойко. Но под утро все абсолютно вымотались. Я позвонила начмеду: «Почему больных на станции не обрабатывают? Почему их везут сюда «грязными»? Ведь там, на ЧАЭС есть санпропускник?». После этого наступила передышка минут на 30. Мы за это время успели разобрать кое-какие личные вещи поступивших. И где-то с 7.30 утра к нам стали привозить уже обработанных и переодетых больных.
В 8.00 нам пришла смена, а к вечеру самые тяжелые больные были отправлены в Москву».
Задействованный персонал медиков отдал все силы для спасения людей. Врач Белоконь сам из последних сил добрался со станции до больницы, где его немедленно уложили с теми же симптомами, что и у тех, кого он отправил сюда до этого. На пределе сил работала на Чернобыльской станции фельдшер М. М. Сергеева, дежурившая в ту ночь в здравпункте административно-бытового корпуса №1 станции.
И все-таки, как и при локализации аварии, так и при оказании помощи пострадавшим, тесно переплелись самоотверженность персонала и неготовность соответствующих служб встретить такую беду. Почему сначала не действовал санпропускник самой атомной станции? Почему не сработала в полном объеме система обработки больных на случай массового поражения людей? Да и саму методику оказания первой помощи в случае радиационного поражения удалось применить не сразу и не полностью. Это вопросы в адрес руководителей медицинской службы. Лишь благодаря мужеству и самоотверженности рядовых медицинских работников, водителей «Скорой помощи», пренебрегших во имя дела опасностью, удалось поддержать пострадавших на первом этапе их лечения.
Это еще один урок, который преподал нам Чернобыль.
Как пострадавшие на Чернобыльской АЭС проводили время в медсанчасти Припяти. Через 30 – 40 минут после взрыва в медсанчать уже начали поступать первые пострадавшие. Однако врачам не удавалось сразу установить уровень реальных доз, полученных людьми, из-за отсутствия информации об уровнях радиоактивного излучения в помещениях 4-го блока Чернобыльской АЭС, а также на прилегающих территориях. Кроме того, пострадавшие были облучены комплексно, а многие имели обширные термические ожоги. Шоковые состояния, тошнота, рвота, слабость, ядерный загар и отеки говорили сами за себя.
Необходимой радиометрической аппаратуры в медсанчасти, обслуживавшей Чернобыльскую АЭС, не имелось, а врачи не были готовы к приему большого количества сильно облученных больных. Кроме обмыва в душе ненавязчивый сервис медсанчасти не смог предложить пострадавшим других способом дезактивации поверхности кожи. А душ был малоэффективным, так как радионуклиды быстро уходили в толщу кожного покрова, и смыть водой их было невозможно. Особо тяжелых больных сразу положили под капельницу, а также пострадавших, имевших тяжелые термические ожоги (например, пожарных Шашенка, Кургуза).
У каждого пострадавшего прибором для замера активности произвели замеры, внезапно сразу у нескольких человек открылась рвота. В углу ординаторской стояло ведро, и три человека подбежали и одновременно начали рвать в это ведро. В перерывах между рвотой попутно рассказывали присутствовавшим здесь терапевтам о том, что точных уровней излучения никто не знает, что на станции везде грязь и разрушения, а сама ЧАЭС представляет собой сплошное радиационное поле.
Мобилизованные из Южатомэнергомонтажа женщины постоянно мыли в медсанчасти полы, но ходивший здесь дозиметрист делал замеры и повторял: «Моют, моют, а все равно грязно…».
В одной из палат лежал Леонид Топтунов, весь коричневый от ядерного загара. Ему было трудно говорить, рот, губы и язык распухли, но гораздо больше боли его мучила одна мысль: почему реактор 4-го блока ЧАЭС взлетел на воздух.
В 6 утра того же дня умер Володя Шашенок от огромной радиационной дозы и сильных ожогов. А Александр Лелеченко, работавший на станции заместителем начальника электроцеха, после капельницы почувствовал себя настолько хорошо, что тихонько покинул медсанчасть и снова появился на аварийном блоке, чтобы оказать посильную помощь.
Второй раз его увезли сразу в Киев, где он и умер в страшных муках. В общей сложности Лелеченко получил дозу в 2500 ренген, поэтому ни пересадка костного мозга, ни интенсивная терапия не смогли ему помочь.
Валера Перевозченко после капельницы тоже почувствовал себя лучше, но лежал молча, отвернувшись к стене. Весь в ожоговых пузырях был Толя Кургуз, а на некоторых частях тела кожа вообще лопнула и висела лохмотьями. Он жаловался, что все тело превратилось в сплошную боль, а при каждом мимическом движении корка, покрывшая его лицо, лопалась, и причиняла еще большие страдания. Примерно в таком же состоянии находился Петр Паламарчук, который вынес Володю Шашенка из атомного кошмара.
От большого количества облученных, вобравших радиоактивную пыль в свою кожу, воздух в медсанчасти стал настолько радиоактивным, что врачи сами получили дозы облучения. После Хиросимы и Нагасаки врачи в медсанчасти ЧАЭС первыми попали в такую сложную ситуацию. И гордиться тут было нечем…
После капельницы в курилке чернобыльской медсанчасти собрались те, кто чувствовал себя лучше других. Был здесь и печальный, но страшно загорелый Саша Акимов, и Анатолий Степанович Дятлов, как обычно задумчивый и с сигаретой в руке. На чей-то вопрос, сколько получил, ответил, что рентген 40… не более. С этим можно жить. Ошибся он примерно в десять раз. Позже, в московской клинике ему определили острую лучевую болезнь третьей степени и полученную дозу в 400 рентген. Кроме того, Анатолий Степанович сильно облучил ноги, когда ходил вокруг 4-го блока среди кусков графита.
Команда врачей из 6-й клиники Москвы прибыла в Припять к вечеру 26 апреля. Под руководством доктора Георгия Дмитриевича Селидовкина отобрали первую партию из 28-ми человек и срочно отправили в Москву. Действовать нужно было быстро, и было не до анализов, поэтому отбор делали по степени ядерного загара. В три часа ночи следующих суток самолет с пострадавшими на борту вылетел из Борисполя и взял курс на Москву.
HTTP://BLUESBAG6.NAROD.RU/INDEX24.HTML
Если Вам понравилась новость поделитесь с друзьями :
html-cсылка на публикацию
BB-cсылка на публикацию
Прямая ссылка на публикацию
