КРЫМСКИЙ ПОРТАЛ ЧЕРНОБЫЛЬЦЕВ - ЧЕРНОБЫЛЬСКИЙ СПАС

26 апреля 1986 года около часа ночи жители украинского города Припять, что всего в нескольких километрах от Чернобыльской АЭС, услышали громкий взрыв. Те, кто ещё не спал, прямо из окон своих квартир увидели, как со стороны атомной станции в небо взметнулось яркое пламя. То, что произошло действительно что-то страшное, люди начали понимать только на следующий день, когда утром по радио объявили: на улицы не выходить, закрыть окна и ждать команды.

27 апреля началась эвакуация всего населения в радиусе 30 километров от взорвавшегося реактора. Говорили: это временно. Но в свои дома никто больше не вернулся. За несколько дней город полностью опустел и превратился в подобие кошмарного сна...

— Припять была красивейшим, современным городом с прекрасными многоэтажными домами, — рассказывает участник ликвидации последствий катастрофы на ЧАЭС Сергей Корчагин. — Местные говорили, что до взрыва они жили там как в раю! Но город в нарушение всех норм находился всего в шести километрах от АЭС, и его бросили. Он стал мёртвым. Первое время милиция ездила на БТРах, охраняла, чтобы не было мародёрства. Потом Припять пытались отмывать от радиации, но ничего не получилось.

А город был в прекрасном состоянии, — всё чисто, аккуратно, никаких разбитых стёкол, ничего подобного, что бы говорило о взрыве! И трудно было поверить, что там нельзя жить. Страшно, конечно, было на это смотреть. На АЭС работала врач, жительница Припяти. Однажды она попросила меня съездить с ней, посмотреть на её квартиру. У нас был бронетранспортёр, поехали. Заходишь в дом, в подъезд — а там вообще ничего живого нет. Никто не пикнет, ни кошка не мяукнет, ни собака не гавкнет. В недельный срок вывезли не только людей, но и всех домашних животных. В городе стоит тишина гробовая, ничего не движется. А в квартире всё, как было на своих местах: гарнитур, диван, телевизор...
Развороченный четвёртый энергоблок Чернобыльской АЭС, искорёженные конструкции, а рядом — прекрасный, молодой, красивый и мёртвый город, в котором ещё несколько месяцев назад жили почти 50 000 человек. Такая картина предстала взгляду Сергея Алексеевича Корчагина, который 4 августа 1986 года приехал на ЧАЭС в служебную командировку для ликвидации последствий катастрофы. Главный инженер Восточно-Сибирского управления строительства Министерства среднего машиностроения прибыл в составе УС-605 в должности заместителя начальника управления строительства для участия в сооружении объекта «Укрытие», саркофага.

Это пришла уже вторая смена, но к самому реактору ещё никто не подступался. Корчагин и был в числе тех, кто уложил в него первый кубометр бетона. Ликвидировать последствия аварии на Чернобыльской АЭС руководство страны поручило Министерству среднего машиностроения, которое обладало тогда огромными ресурсами, — от западных границ до восточных, и с севера на юг.

— Сергей Алексеевич, когда вас командировали на Чернобыльскую АЭС, вы представляли, что именно там произошло?

— Представляли, конечно. Об этом много говорили по телевизору и не только. Реактор взорвался 26 апреля, а уже 28 апреля проектировщики начали заниматься разработкой вариантов укрытия. Было предложено около двух десятков различных вариантов. А в это время под реактором уже работали шахтёры, — ставили охладители.

Ведь что такое реактор? Это бочка, набитая ТВЭЛами, тепловыделяющими элементами, от которых вода нагревается до чёртовой температуры. Пар от неё идёт на турбину и толкает её. В итоге решили реактор забетонировать и перекрыть. А как бетонировать? Надо же ставить какую-то опалубку.

Решили соорудить каскадную стену высотой в 52 с лишним метра. Были куплены и привезены немецкие бетононасосы с нефтедобывающего производства из Азербайджана. На ЧАЭС перевезли в разобранном виде кран грузоподъёмностью почти в 1000 тонн, — представляете, какая махина! Одна гусеница шириной в два метра и длиной 12 метров. Там его снова по частям собирали. Эта техника, конечно, нас здорово выручила. Вообще на ликвидации было задействовано примерно 1000 различных механизмов.

Миксеры с бетоном шли непрерывным потоком, даже не помню, сколько у нас их было, очень много. Мы принимали, бывало, до 6000 кубометров бетона в сутки, — мировой рекорд по тем временам. Работа шла круглосуточно. К августу на станции уже многое успели сделать: соорудили целый военный городок из сборно-щитовых казарм, построили три бетонных завода. Там же, — только представьте, — 90 000 человек работали!

— Что происходило на Чернобыльской АЭС к вашему приезду?

— Шли подготовительные работы к сооружению укрытия. Площади были забетонированы, но ещё не был решён проект на реактор. Вопросов было много. Строили подъездные железнодорожные пути, делали причал на реке Припяти. Все материалы для бетона, — всё, кроме цемента, — доставляли баржами по реке. Всё это сооружала первая смена, готовили для нас, — второй смены, — «нападение» на реактор. В общем, к нему уже можно было подходить, хотя радиация ещё была здоровенная.

— А не страшно было вот так ходить, понимая, что витает в воздухе?

— Сначала было страшно, потом как-то привыкли. Уже знали, где меньше радиация. Дозиметристы постоянно работали, обозначали, где можно проходить, а куда лучше не соваться, где большое излучение, а где можно пробегать бегом. На нас, кроме рабочей одежды и респираторов, не было ничего. Хотя одежда каждый день была новая, её постоянно меняли. А освинцованную спецодежду надевали только когда выходили непосредственно на объект.

Солдаты, которые сбрасывали с крыши реактора графит, всегда работали в защитных освинцованных фартуках. Но и так — только по 2-3 минуты в сутки: забегает на крыше по лестнице, сбрасывает, сколько успеет, и спускается. Его заменяет другой. И всё, отдыхать до следующего дня. Сколько этого графита заражённого оттуда вывезли и захоронили — одному богу известно. Но 900 тонн его взлетело на воздух при взрыве и растащило по округе, а это только 8% частиц реактора.
Вообще вся техника, кабины в первую очередь, были освинцованы, так же как и транспорт, что возил людей с узла перегрузки в нескольких километрах от станции. Эти автобусы никогда не выезжали за пределы заражённой зоны, курсировали только внутри. Центральный пункт, где сидели проектировщики, руководство, находился в здании автовокзала в Чернобыле. Это ровно 30 километров от АЭС, — зона отчуждения. У меня были «Волга» и УАЗик. Так УАЗик находился всё время в 30-километровой зоне, он не имел права выезжать куда-то дальше. Дальше, если надо, я выезжал уже на «Волге».

— Каким примерно был ваш рабочий день?

— В шесть утра подъём. На АЭС — с 7:30 и до 20:30 или 21:30, нередко оставался на станции и на ночь. У меня в подчинении находилось четыре так называемых района, они работали с разных сторон реактора. А всего на АЭС их было 17. Моя смена на станции продлилась чуть дольше, чем положено — с 4 августа по 29 октября. Ребята уехали приблизительно 10 октября, а я захватил часть третьей смены. Но смена зависела не только от количества дней, но и от полученных рентген. Нам не позволяли принимать дозу больше 25 рентген за смену. У нас всё время были дозиметры. Утром берёшь, вечером сдаёшь дозиметристу. Они вели подсчёты.

— Было что-то такое, что произвело на вас большое впечатление по прибытию на АЭС?

— Когда мне передавали смену, водили, показывали и рассказывали, что к чему, я обратил внимание на одну дверь. Спрашиваю, мол — что за дверь, куда ведёт? Не знают, — говорят, — не заходили. А это был блок вспомогательных служб обслуживания реактора. Там сидели лаборантки, которые брали пробы, сидели парни, которые следили за отклонениями по энергетике, другой персонал. Дверь оказывается незапертой, открываем и видим: в комнате взрывом выбито окно, а вид из окна — прямо на реактор. Дозиметрист кричит: «Заходить нельзя, там 300 рентген!» Но мы решили осмотреться. Обстановка такая: играет радио и по-моему, даже свет горел, — дело было 4 августа, а взрыв произошёл 26 апреля, — и повсюду в комнате разбросаны женские сумочки, туфли, плащи, зонты. Видать, как рвануло — так девчонки, что в ночную смену работали, всё побросали и убегали как есть.

Было, конечно, несколько страшных моментов. Например, когда наш тысячетонный кран при подъёме здоровенной балки стал крениться и чуть было не рухнул. Или когда прямо у нас на глазах буквально в 50-ти метрах разбился вертолёт, который разбрызгивал специальную жидкость для дезактивации радиоактивной пыли, — винтом зацепился за ванты крана и моментально взорвался.

А вот перед самым отъездом интересный случай вышел. Решили съездить на станцию, попрощаться, снять шапку перед блоком. Реактор бетонировали в виде каскадной стенки, ярусами. Глядим: на первой ступени собаки выстроились, штук пятнадцать. Дворовых собак из соседних деревень было много, но обычно они к реактору не подбегали, на расстоянии держались. А тут они как в цирке в ряд выстроились. Стоим, смотрим, гадаем, кто их так выдрессировал, жаль не сфотографировали! А они, видно, почувствовали, что радиация упала. Октябрь на дворе, а солнце утром как раз на той стороне припекало, вот они и прибежали погреться.

— А точную причину взрыва реактора всё же выяснили?

— Конечно выяснили. Человеческий фактор. Вот, к примеру, имеется на стройке кран. Его грузоподъёмность — 20 тонн. Но все знают, что он может поднять 25 тонн, это испытано. Но контроллеры у него рассчитаны на 20 тонн, и чтобы он поднял 25, надо туда залезть и «загрубить» эти контроллеры, чтобы не дать автоматике сработать. Так вышло и на ЧАЭС.

Шёл профилактический ремонт. Реактор хотели поставить на профилактику. А чтобы его поставить на профилактику, надо сначала его остудить, потом остановить главные центробежные насосы, которые качают воду для охлаждения реактора. Но кто-то решил, что реактор уже достаточно остыл, и насосы уже можно остановить. Автоматика сработала, её «загрубили», насосы остановились, охлаждение прекратилось. Но снова пошла реакция с большим тепловыделением, реактор начал нагреваться, а охлаждать-то нечем. Куда температуре деваться? Вот он и рванул.

— Ходят разговоры, что, несмотря на саркофаг, угроза полностью всё равно не снята.

— Не верьте никому! Мы давали гарантию на 25 лет, а уже прошло больше. После нас там были ещё французы. Они надвинули сверху арочную оболочку, дополнительную защиту от ядерной пыли. Реактор ведь ещё дышит понемногу, 100 лет ещё не прошло. Излучения там практически нет, пыль радиоактивная в атмосферу стала выделяться меньше. Сейчас радиация вокруг реактора не повышается, и она «светит» вверх. В сторону он уже ничего не отдаёт, вокруг него чисто.

Справка:

Герой России, кавалер ордена Трудового Красного Знамени, ветеран атомной промышленности Сергей Алексеевич Корчагин родился в Новосибирске 1 января 1946 года. Учился в школе №114, в 1968 году закончил Сибстрин. Добровольцем ушёл служить в армию в звании инженера-лейтенанта. Служил в ПВО Московского округа, в Вологде, ставил на готовность советский ракетный полк, который прибыл из Вьетнама после окончания там боевых действий. Демобилизовался, поступил работать в Сибакадемстрой Министерства среднего машиностроения, нынешний Росатом. Прошёл от мастера до главного инженера СМУ и был переведён заместителем главного инженера треста Зимахимстрой в Иркутскую область на строительство Зиминского химического комбината. Проработал там почти 11 лет, а после Чернобыля в 1987 году вернулся назад в Новосибирск на должность заместителя начальника управления строительства Сибакадемстроя. Сейчас на пенсии.

Евгений Ющенко https://nsknews.info/materials/pripyat-poteryannyy-ray-intervyu-s-chernobyltsem-sergeem-korchaginym/

Если Вам понравилась новость поделитесь с друзьями :

html-cсылка на публикацию
BB-cсылка на публикацию
Прямая ссылка на публикацию

• Share this on Facebook
• Tweet This!
• Add this to Google Bookmarks
• Add this to Yandex.Bookmarks
• Blog this on Blogger