КРЫМСКИЙ ПОРТАЛ ЧЕРНОБЫЛЬЦЕВ - ЧЕРНОБЫЛЬСКИЙ СПАС

Черно…( быль)

Все мы и жертвы, и участники, и свидетели.

Валентин Гафт (из телепередачи)

Я сразу должен предупредить, что никаких документов, подтверждающих написанное, у меня нет. Я надеюсь только, что найдутся те, кто, в случае необходимости, смогут и захотят подтвердить написанное мною. Итак…

1

Время действия апрель-июль 1988 года. Место действия жилая (окрестности села Ораное) и рабочая (30-ти километровая) зоны ВЧ 34003 КВО1.

Но сначала повестка. Вечером, после работы, она обнаружилась в почтовом ящике. Предписано: явиться на следующий день к 9.00 в комнату N… Являюсь. Дальше все происходит в темпе Чаплиновских фильмов. Убыть немедленно. (Вы не забыли: год 88!) Медкомиссия — тут же, в подвале.“Челюсти есть?.. Нет?.. Годен!..“ „Падучей страдаете?..Нет?..Годен!..“

Вопросы не плод больной фантазии, настоящие. Но тон, которым их задавали врачи, не оставлял никаких сомнений в абсолютной формальности происходящего. Не формальным был только анализ крови, а он, как вы знаете, нормальный практически у всех. И потому годны были все. По определению. Уже потом, в части, я столкнулся с солдатом-сердечником, которого так и не отпустили, несмотря на приступы, пока он не выслужил свой срок. Уже потом, в части, от шахтеров из Донбасса я узнал, что им вообще не понадобились никакие медкомиссии и прочая ерунда, т.к. за ними ночью
приезжала милиция и отправляла, как арестантов.

Итак, годен! Проездные документы в зубы, вечером — на вокзал. Билетов, как водится, нет. Иду, как сказано, к коменданту. Комендант — сама любезность. Уже через 20 минут я обладатель чудесного билета: фирменный поезд, купе, нижнее место.

Утро. Киев. Вокзал. Здесь нас собирают, сажают в кузов тентованного грузовика и мы едем почему-то совершенно в другую от Чернобыля сторону — в Белую Церковь — на вещевой склад — обмундировываться. Обмундированных сажают в Икарус и долго везут кружными путями, подальше от Киева, в Иванковский район, в окрестности села Ораное. На „сортировку“.

Двадцать ноль-ноль. „Сортировка“. Пункт распределения. Выкрикивают мою фамилию, и мы (нас человек 8-10) идем за провожатым в жилую зону. Молчим. Все: свершилось. Страха нет. Просто немного тревожно.

Двадцать один ноль-ноль. Темно. В штабе горит свет, и перед штабом небольшая кучка офицеров в ВэСэО — так называлась форма, которую нам выдавали.

«Офицеры есть?» — спрашивают они нервной скороговоркой.

«Есть» , — говорю я (на мне уже ВСО, но погоны еще в чемодане).

«Есть, — возвращается ко мне радостно-тревожное эхо, — К кому?»

«К Калгину»,- называю я фамилию, вписанную в мобпредписание и вхожу в штаб, куда за мной врывается несколько офицеров в ВСО.

Оказывается, что этот самый Калгин, на чью замену я прибыл, уже убыл каким-то чудом. И теперь у тех, кто набрал свою «дозу» (я потом объясню кавычки), есть возможность уехать, не дожидаясь замены. Возникает недолгий спор; наконец, все решено. Счастливчик, которому меня отдали, чуть не на руках несет меня в офицерский вагончик моей будущей роты. «Спать будешь здесь», — говорит он, и показывает койку на втором этаже. «С нее все сменяются вовремя» -, чуть не подпрыгивает старлей и улыбается улыбкой нобелевского лауреата. Мне пока все это не понять. Понимание придет позже. А пока просто любопытно, и я радуюсь вместе с незнакомым старлеем.

А потом мы сидим впятером (я и четверо жителей вагончика), пьем запрещенную водку и закусываем моим сухим пайком — сосисочным фаршем. Пьем за здоровье и за отъезд. За скорый отъезд.

2.

Ну, раз уж речь зашла о замене, дозе и сроках, то давайте я с этого и начну. Я надеюсь, никому не нужно объяснять, почему срок службы ликвидатора измерялся дозой облучения. Но, к сожалению, мне придется вам объяснить, чем производились измерения. Это вы по наивности полагаете, что доза облучения, а в просторечьи «доза», измеряется дозиметром. В реальных условиях она измерялась инструкцией. Все дело в том, что по замыслу организаторов, каждый человек, призванный для ликвидации последствий аварии на ЧАЭС, должен был отслужить определенный срок (именно отслужить определенный срок, а не проделать определенную работу) и получить за этот срок не более определенной, установленной на данный отрезок времени, дозы. В 86 году — это было, кажется, 25 бэр3, в 87 — 10 бэр, к моему приезду — 5 бэр. И никто, ни при каких условиях не смел перешагнуть через установленный рубеж. С «дозой» понятно. А вот как ее, заранее определенную, увязать с заранее определенным сроком? Ну, поскольку вы были советскими людьми, то я думаю, вы уже догадались. Конечно, нужно разделить предельную дозу на желаемый срок и вывести предельную суточную дозу ; и ни при каких условиях, выше этого предела не писать. И не писали!

Именно поэтому я слово «доза» в первый раз взял в кавычки, как и буду поступать в дальнейшем. Да, нам выдавали дозиметры и доза облучения должна была измеряться ими. Но не измерялась. На самом деле происходило это так. Каждый раз, уезжая в зону, мы брали с собой слепопоказывающий дозиметр, то есть его показания сами посмотреть не могли. Каждый день вечером все, кто ездил и кто не ездил в зону, должны были зайти в штаб к секретчику и сдать свой дозиметр для снятия показаний суточной дозы на специальном приборе. Именно эти показания затем должны были бы быть вписаны в книгу регистрации. В действительности, показания вашего дозиметра никого не интересовали. Все знали, что за поездку в определенную часть зоны запишут столько-то, и что никто на показания дозиметра внимание обращать не станет. Поэтому ровно через две недели по приезде я вообще перестал сдавать свой дозиметр на контроль. Но «дозу» мне продолжали писать регулярно. Как и всем остальным.

Мало того, суточную дозу могли неожиданно урезать, как было через две недели после моего приезда. Означало это, что с завтрашнего дня на той же самой промплощадке будут писать, допустим, на треть меньше, хотя со вчерашнего дня на этом месте ровно ничего не изменилось. А это грозило либо удлинением срока, либо необходимостью более плотно ездить в зону (о чем ниже).

Наверное, теперь вы поймете, почему самый популярный вопрос при встрече ликвидаторов разных частей был: сколько набрал, т.е. когда на свободу. А писали разное в разных частях зоны и все роты, конечно, стремились захватить промплощадку, где пишут побольше, потому что разницы истинной не знал из нас никто, а уехать домой поскорее хотелось всем. Я не стану писать о радиологическом контроле. Скажу только одно, что при мне у двух новоиспеченных радиологов два прибора давали совершенно разные показания. Оставляю это без комментария.

3

Вы можете сказать, что кое-что в моем изложении кажется вам не вполне логичным: вот срок, вот доза: набрал свое — езжай домой. Да не тут то было. На что того боле, коли дана дураку воля. Это не я, это народ сказал. А я расскажу вам, как это в жизни выглядит.

Батальон – это войсковое подразделение, определенной уставом численности; и поскольку организация работ была возложена на армию, то количество людей, призванных на ликвидацию аварии, определялось не количеством работы, а укомплектованностью подразделения. Устав – есть устав! А что значит, когда работа есть для двоих, а в наличие трое, знаете? Правильно!!! Поэтому на работу в зону ездили не все. А в тот день, что ты не ездил в зону, тебе писали фон, т.е. практически ничего, на фоне ты мог набирать «дозу» до конца жизни, точнее все шесть месяцев переподготовки. Из вышесказанного вытекает два вывода: а) нужно правдами и неправдами стараться попасть на работы, где пишут больше; б) фон можно превратить в наказание, какого еще свет не видывал. Не спешите, я все сейчас расшифрую. Не спешите.

Начну с пункта б). Знаете ли вы, что хотя срок службы ликвидатора, в основном, не превышал 3-3,5 месяца, мобпредписание выдавалось сроком на полгода? Вот здесь-то и была собака зарыта, этим-то и подавлялись любые попытки возмущения и неповиновения. Жить приходилось в условиях, далеких от комфорта. Офицеры, те, хотя бы, жили в вагончиках на четверых. Солдаты жили в армейских палатках на умопомрачительное количество человек. Лагерь располагался в лесу, вблизи болотца. Летом душили комары, весной и осенью было сыро, зимой холодно, т.к. дракон (печка на солярке) не при любом морозе обогревал одинаково.

Кроме того, я должен вам напомнить, что солдатам и офицерам, призванным на ликвидацию, было от 30 до 45 лет, — не мальчики уже. Что же можно предпринять, чтобы держать в узде большое количество людей, самой системой организации аварийных работ (о чем ниже) обреченных на безделье и бездеятельность? Их нужно наказывать! А как? Не пускать в зону! Писать фон! А на фоне заставлять через день ходить в идиотские наряды, например, собирать дерн в лесу и обкладывать им дорожки в жилой зоне. Сорокалетних мужиков! Кроме того, нас ведь никуда не выпускали, — как зэков. Рядом было село Ораное, городок Иванков, но ни там, ни там я не был ни разу. Увольнения не полагались. Через месяц люди, лишенные дома, работы, свободы действий, изнывающие от вынужденного безделья готовы были ехать куда угодно, лишь бы вырваться отсюда. Теперь понимаете, что за наказание было не ездить в зону? Попробуйте рассказать кому-нибудь, что вы просто так, без всякой пользы для окружающих рвались получить побольше рентген под шкуру. Посмотрим, сочтут ли вас при этом нормальным. Но так было здесь! И это чистая правда.

Теперь про пункт а). Батальон наш назывался ремонтным. Мы должны были ремонтировать технику, которая обслуживала зону: автомобили, бульдозеры, военно-инженерную технику и т.д. Должны были, но… Но об этом потом. Да, так вот, у нас в батальоне было несколько передвижных мастерских, где стояли станочки: токарный, сверлильный, точильце… На этих станочках умельцы лихо делали ножички, которые, как в ножны, ввинчивались в футляр от дозиметра. Ножички делали из износившихся клапанов автомобильных двигателей. Ничего, что некоторые из них слегка светились, т.е. излучали, зато это была шикарная чернобыльская валюта, ходившая по всей зоне и имевшая стабильный спрос. С этой валютой можно было подкатиться к ротному и плотненько поездить в зону, к начвещу — сменить сапоги на ботинки, получить новое ВСО, ну и мало ли еще чего… ( Как используется эта техника по назначению, я не видел ни разу. Впрочем, допускаю, что такое случалось.) Правда, потом эти ножички уезжали на гражданку, но кому до этого было дело, если дяди с большими звездами на погонах сами были не равнодушны к этим игрушкам, и сами использовали их как валюту для своих нужд.

Был еще один (официальный) путь уменьшения срока службы — командировка. В такую командировку и попал ваш покорный слуга, чему и обязан своевременным выходом на волю. Командировки были в зону, где жили некоторые части. Например, прибалты, к которым послали нас. Мы изумительно отбездельничали полторы — две недельки: ни работы, ни нарядов, ни построений — и вернулись назад. Смысл командировки заключался в том, что в чужой части до нас никому не было дела и тетрадь учета «дозы» вел не подконтрольный части секретчик, а мы сами, и писали ее сообразуясь со здравым смыслом, а не с инструкцией. Правда, потом местные власти ставили на нашу тетрадь печать и подпись, но они как-то не очень смотрели, что подписывают, тем более, что для частей, живших в зоне, не было понятия фон. О том, что наша командировка никому не нужна, знали, кажется, все кто нас туда посылал. Знали и то, что пишем мы там, что хотим. Но не держать же нас действительно по полгода. Да и лишних людей в части становилось поменьше. А я за свое доблестное безделье письменной благодарности удостоился. Хотите, покажу?

Уже после нашей командировки нашелся один умник, который за две недели написал себе все недостающие для отъезда бэры, а прослужил он к тому времени что-то около двух месяцев. Был страшный скандал. Его обещали вывести на чистую воду. Но все так ничем и закончилось: один комбат другого подставить не захотел, а документ был с печатью, официальный и пахло прокуратурой. Так этого наглеца и отпустили. Правда, командировки после этого надолго прекратились, к ужасной жалости всех оставшихся невольников.

4

Теперь о работе. Собственно, это и должно было быть самым главным, ради чего нас сюда согнали. Так вот, основным занятием большинства ликвидаторов было безделье: безделье откровенное, организованное, спланированное, доводившее людей до идиотской деятельности вроде изготовления ножичков. Нет, конечно машины с людьми отправлялись в зону регулярно (кроме выходных и праздников), но организацией работ в зоне не занимался практически никто. Я вообще ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь в батальоне хоть раз упомянул о работе.

Как уже было сказано выше, мы были ремонтным подразделением, призванным ремонтировать автотехнику, обслуживающую зону. Но начнем с того, что ни я, ни абсолютное число моих сослуживцев «на гражданке» никакого отношения к автомеханике не имели. Мало того, в один прекрасный момент оказалось, что даже шоферов-профессионалов и то недостаточно, и потому машину, в которой я ездил старшим, водил солдат, окончивший профессиональные курсы, но до этого, кроме запорожца, ничего не водивший. Машины, в которых мы ездили в зону и по зоне (это разные машины, я объясню ниже), были вконец изношенными, со смертельно лысой резиной. Но ни резины, ни каких-либо других запчастей в рембате не было. Что уже говорить про ремонт чужой техники. Нет, помню, некоторое время было несколько человек, которые пытались заниматься ремонтом: снимали детали с одних изношенных машин и ставили на другие. Один солдат за это даже грамоту получил. Страшно понравилось генералу, как он усердно лежит под машиной и пятиминутную работу за три часа делает, т.к. ни о хороших инструментах, ни о приспособлениях никто подумать ни удосужился.

Кстати, о профессиональном составе ликвидаторов: я технолог — металлист, со мной в домике жили шахтер и металлург, моими приятелями там были строитель и юрист. А совсем недавно я встретил художника, призванного в тот же рембат в 87 г . Он так же отбездельничал свои три месяца, как и мы в 88-м.Только вот ноги у него теперь плохо ходят и он собирает документы на инвалидность.

За то, что не работа являлась главной целью нашего пребывания в зоне, говорит, как мне кажется, еще один факт. Весь наш трудовой день продолжался совсем недолго. Ведь как ни крути, а мы все же находились в зоне повышенной радиации. К двум часам дня мы, обычно, были свободны, а с того времени, что прекратились обеды в зоне, так и раньше. Но никому почему-то не приходило в голову организовать в разгар длинных летних дней вторую смену, чтобы побыстрее выполнить положенную работу. Так о каких чрезвычайных работах идет речь? (!) Но это я так, к слову.

В зону мы приезжали следующим образом: сначала подъезжали к границе 30-ти километровой зоны — село Дитятки, где распологался пункт санитарной обработки — ПУСО-1, здесь солдаты переодевались: «чистую» одежду и сапоги меняли на «грязное» — рабочее ВСО и «грязные» сапоги (офицерам переодеваться не полагалось, даже сапог не меняли, а ведь земля была одинаковая для всех), а на обратном пути мылись и переодевались снова в то, что оставили; затем ехали на ПУСО-2, где меняли «чистые» машины на «грязные» и уже оттуда ехали на рабочее место — одну из промплощадок возле АЭС.

Приехали. В восьмидесяти случаях из ста работы нет. Если есть работа, то нет чего-нибудь, что позволило бы ее сделать. Бродим по площадке возле ремонтных боксов до обеда. (Наша промплощадка находилась в нескольких километрах от 4-го блока, в пяти шагах от знаменитой сосны-обелиска).

Обедаем прямо в зоне, под самой трубой первого блока.

Часто во время обеда происходит выброс, но внимания на это никто не обращает. Раздается хлопок, те, кто ждут своей очереди на улице, видят, как над трубой вспыхивает красивое белое облачко и все становится, как и прежде.

Обедали мы в АБК3, в огромном зале, куда напихивали все части, работавшие в этот день в зоне. Перед зданием АБК вся земля засыпана песком. Перед дверью — мелкий поддон с марганцовкой — для мытья сапог. В обеденном зале пыль и грязь, толковище и гул… У каждой части свои повара, свой обед … Жуть!

Однажды (я уже отслужил полсрока) нагрянула на обед в зону какая-то медицинская комиссия. Ну и бушевал же майор-медик по поводу обедов под трубой, грязи и прочих зонных прелестей. С тех пор мы стали ездить обедать домой, в батальон и больше уже после этого на площадку не возвращались. Так ведь июнь 88-го – год с лишком сюда всех обедать возили!!!

А до этого после обеда мы ехали снова на промплощадку и (даже если работы не было) дожидались определенного времени, когда можно будет уехать в Лилев, где нас ждала колонна. Без колонны двигаться по зоне категорически запрещалось. Армия это или не армия! И еще потом около часа ждали, пока съедутся все машины со всех промплощадок. Наконец, все съехались. Теперь обратным порядком ПУСО-2, ПУСО-1 — в жилую зону.

Но все это – лишь для счастливчиков, тех, кто попал на работу. Для тех, кто остался в жилой зоне — это либо какой-нибудь идиотизм, вроде утрамбовывания новой стоянки для автомашин, устройства еще одного основательного забора или просто безделье. Зато регулярно выпускались «Боевые листки» — обязательная работа для офицеров, приванная отражать выдающиеся заслуги личного состава.

5

Да, чуть не забыл, были ведь еще люди, которых писали в списки работающих в зоне (такие списки составлялись на каждый день), но которые в этот день в зону не попадали. Например: повара, банщик. Это ведь тоже были солдаты, но в зоне им делать было нечего. Так не служить же из-за этого по полгода! Ну и писали их в списки, и никто не возражал. Теперь они тоже ликвидаторы. Хотя, если честно, то ведь они действительно работали, а не как мы, извините, груши околачивали. Кроме них, еще в списки попадали кадровые офицеры. Не каждый из них мог или хотел ездить в зону ежедневно, а за каждую поездку полагалась дополнительная зарплата. Так не терять же! Зато теперь вовсю ищут фальшивых ликвидаторов. Напрасно ищите, панове, напрасно. У того, у кого надо, все чин-чинарем. Не усердствуйте.



6

Замена. Если б вы знали, какое сладкое и какое изматывающее это слово. Это вам только кажется, что никаких проблем здесь быть не может. Они были даже у солдат, которых меняли партия на партию, баш на баш. Но вы могли проштрафиться или просто не нравиться ротному и вашу замену можно было слегка (недельки на 2-3) подзадержать. Ведь выпускать на работу в зону переставали с таким расчетом, чтобы можно было держать вас на фоне месяца полтора-два. Зачем? Для сохранения численности. Разве не помните?

А вот с офицерами выходило сложнее. После того, как вы набирали допустимое в данный момент число бэр, из части в ваш родной военкомат посылали требование на замену и сменить вас мог только персональный сменщик. Вот почему так радовался тот, кого сменил я. Ведь как повезло! Сменщика ждать не надо! А сменщиков-то воровали! Да, на сортировке. Кто пошустрее, да поудачливее — мог увести сменщика и поминай как звали. А обворованному — ох, не позавидуешь! В зону он ездить переставал. Уехать не мог. Тынялся целыми днями по жилой зоне. Я прослонялся так в ожидании замены две недели, через день заступая на сутки в наряд на КПП жилой зоны. Тюрьма ни за что. Но две недели это не срок. При мне один прапорщик ходил ругаться в штаб сектора4 и грозился ехать в округ, в Киев. Ему полтора месяца не шла замена и он от тоски чуть из себя не выпрыгивал. Правда, после похода в сектор его отпустили. Но ведь полтора месяца мариновали на фоне. Система.

Кстати, понятие «фон» тоже было весьма условным. Например, поскольку офицеров не переодевали, они приносили «грязь» в жилую зону. Периодически «засвечивались» — то есть радиометр радиацию выше предельно допустимой показывал — одеяла в вагончиках, сапоги и пилотки… В домиках и палатках стояли телевизоры, нелегально вывезенные из зоны. Дорожка мимо офицерских вагончиков в штаб была выложена из железобетонных плит, железные скобы которых тоже слегка «светились», а мы по ним топали сто раз в день. А так вокруг был, конечно же, исключительно фон.

7

Надо рассказать вам еще об одной штуке, о которой многие знают, но стыдливо умалчивают. Вместе с нами на ликвидацию этих самых последствий посылали кадровых офицеров, отслуживших свое в Афганистане и оставшихся в живых. К слову сказать, при мне капитан-афганец одной из рот моего батальона командовал! Я хотел бы в глаза заглянуть тому, кто это придумал. Но вряд ли удастся. Должно, теперь мемуары о славных делах своих пишет.

8

Ну вот, пожалуй, и все. Осталось рассказать вам про отъезд. Но сначала попробуйте вспомнить, как нас везли сюда. Вспомнили? Вот и хорошо. А теперь поедем обратно.

Кончено. Все. Свободен! Мне выданы документы на дорогу. Больше я здесь никому не нужен.

Я вышел за ворота жилой зоны и только тут понял, что вернуться домой будет совсем не просто. Обратный путь лежал опять через Белую Церковь, где я должен был сдать обмундирование. Оставить его в части и не гонять людей в противоположный от Киева конец — ну никак нельзя было.

В Киеве на вокзале дым стоял коромыслом. Билетов не было и не предвиделось. В залах ожидания ни сесть, ни лечь! Чернобыльцы разных округов (сибиряки, москвичи, прибалты…) волна за волной накатывали на коменданта, и воздух загустевал от отборного мата.

Наконец, к ночи, на нашем направлении образовалась ударная группа, которая вломилась к коменданту и со зверскими рожами предъявила ультиматум. Комендант куда-то скрылся на полчаса, и когда появился, сказал, что к ближайшему поезду прицепят общий вагон и посадят максимальное количество дембелей.

Так и было. Посадили. Максимальное количество. Мы просто сидели друг на друге. Даже на третью, багажную, полку забирались по двое.

Но бог мой, какое же это было счастье! Мы ехали! Домой!

9

На этом можно было бы окончательно поставить точку, но для многих и многих все предыдущее было только началом. И дальше об этом.

Как ни странно, но те, кто там побывали, стали болеть. Вам кажется нелепой эта фраза? Напрасно. Она кажется совершенно нормальной чиновникам Минздрава, и прочим чиновникам тоже. Иначе чем объяснить, что в 1992 году сняли I (их всего три) категорию, дающую хоть какие-то реальные льготы, с тех, кто тяжело заболел вследствие облучения, о чем есть заключение специальной комиссии, но не стал еще инвалидом? Иначе чем объяснить, что ликвидаторы, имеющие инвалидность, но не имеющие заключения комиссии о связи заболевания с пребыванием в зоне повышенной радиации (а получить заключение при нашей медицинской бюрократии ой как не просто), получают пенсию обыкновенную, а не как инвалиды Чернобыля? Иначе как объяснить вообще все, что происходит с законами, которые становятся все наглее, и которые даже в таком наглом виде все равно не исполняются.

Мало того, я своими ушами слышал, как минздравовский деятель с телеэкрана доказывал на полном серьезе, что многие больные ликвидаторы — обыкновенные симулянты, поскольку все свои нынешние болезни приписывают пребыванию в зоне. Но он ни слова не сказал о том, что японская статистика определяет латентный период радиационного поражения (имеются ввиду не критичные дозы), в 3-4 года.

Знаете, всякий, кто попал под следствие, пользуется правом презумпции невиновности. У больного, чья болезнь плохо поддается современной диагностике, похоже, такое право в этой стране отсутствует. Вас изначально считают если не симулянтом, то человеком, пришедшим урвать льготы любыми путями. А они, льготы, поставлены в прямую зависимость от болезней. В прошлом году я столкнулся с врачом, который работал в зоне на скорой помощи в 86 году. Теперь он вдруг теряет сознание и падает. Я хотел бы, чтобы вы тоже услышали, сколько времени, нервов и здоровья (которого итак немного) ушло у него на то, чтобы получить инвалидность. Как он говорит, только случай помог. Его лечащий врач была на суточном дежурстве и ее позвали больные, когда он поздно вечером упал в коридоре. Иначе он никогда бы не доказал свою болезнь. Правда «связь» 5 он так до сих пор и не получил. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Да, так вот, поскольку изначально считается, что вы не столько больны, сколько хотите заболеть и получать льготы, то и отношение к вам в больнице и на комиссиях соответствующее. Этот врач, что со скорой помощи, через своих коллег добывал лекарства, которыми его потом лечили. А ведь это был специализированный чернобыльский центр. Правда, с теми, у кого не было возможности доставать лекарства, было проще: лечили тем, что есть, или не лечили совсем. Лечение это вообще отдельный разговор, но несколько фактов я хотел бы привести.

Сломался энцефалограф. Чинили его, чинили, да так и не починили. Ну и ничего, больные, страдающие заболеваниями мозга, обошлись и без энцефалограмм. И даже заключение получили, что диагноз их подтверждается.

Начали колоть лекарство. Сделали несколько уколов, и оно закончилось. Начали колоть другое, кончилось и оно. Тогда закончили третьим. С таблетками то же самое. Может, с точки зрения медицины оно и ничего, но с точки зрения больного…

А одного моего знакомого на ВТЭКе спросили, кем он работает, и когда услышали, что он директор школы, сказали, что директор школы с таким заболеванием обойдется и без инвалидности.

Я хочу еще раз повторить, что всех нас изначально считают жуликами. Иначе чем объяснить тот факт, что в 1993 году чиновничий аппарат затеял тотальную проверку чернобыльцев:

— А действительно ли вы были на работах по ликвидации?

— А справочку из военкомата?

— А справочку из бухгалтерии с места работы, откуда были мобилизованы?

— А это какая-то плохая справочка. Пошлите-ка вы запросик через военкомат в архив части, где вы служили.

И так обивали пороги все ликвидаторы, больные и здоровые, доказывая, что штамп в военном билете не поддельный, что болезни настоящие, что они, к сожалению, живы, живы, живы!

А потом были дикие очереди за новыми удостоверениями, в которых больные, здоровые и инвалиды без разбору выстаивали долгие мучительные часы, перед тем несколько месяцев вызванивая наличие своей фамилии в списках. Спрашивается, ради чего затеяна была вся эта чехарда? Да, есть среди чернобыльцев симулянты, которые вовремя подсуетились, нашли кому дать и теперь у них все в порядке: и инвалидность, и связь, и пенсия, и здоровье. Но их единицы, и из-за них, ей-Богу, не стоило издеваться и унижать тысячи честных людей. Да, есть те, чьи удостоверения не стоят ломаного гроша. Но они есть и сегодня (кто бы что мне ни доказывал) после грандиозной проверки, будут и дальше, даже если этих проверок будет миллион. А почему — я, наверно, вам уже объяснил. Мне кажется, я уже понял, что происходит: мы им мешаем, мы — афганцы, чернобыльцы, пенсионеры, малоимущие, многодетные… всем народом — мешаем им быть счастливыми. Если народ мешает счастью своих правителей, надо избавиться от такого народа. Я понимаю, что задача эта непростая, и решается она не вдруг. Но мы, молчаливые и покорные, так усердно помогаем им двигаться к счастью, что, я думаю, у них обязательно должно выйти хотя бы это. Пусть и не сразу.

1 ВЧ 34003 КВО –Войсковая Часть 34003 Киевского Военного Округа

2 БЭР — биологический эквивалент рентгена

3 АБК – административно-бытовой корпус

4 Штаб сектора – штаб, координировавший работу всех батальонов в определенном районе.

5 «Связь» — просторечье, заключение комиссии о связи заболевания с пребыванием в «зоне»

Андрей Клавдиевич Углицких: Журнал литературной критики и словесности http://uglitskih.ru/aleksandr-kramer-lyubek-germaniya-cherno-byil

Если Вам понравилась новость поделитесь с друзьями :

html-cсылка на публикацию
BB-cсылка на публикацию
Прямая ссылка на публикацию

• Share this on Facebook
• Tweet This!
• Add this to Google Bookmarks
• Add this to Yandex.Bookmarks
• Blog this on Blogger