---------------------------- КРЫМСКИЙ ПОРТАЛ ЧЕРНОБЫЛЬЦЕВ - ЧЕРНОБЫЛЬСКИЙ СПАС -----------------

Радиоактивная пыль на вертолетных винтах, мокрый респиратор,
неправильно рассчитанная доза облучения и солнечное небо над головой.

«Защищать Россию» к тридцатой годовщине аварии публикует рассказ ликвидатора катастрофы на Чернобыльской АЭС — военного штурмана-вертолетчика, полковника в отставке Валерия Шмакова.

Во время аварии на Чернобыльской АЭС (26 апреля 1986 года — ЗР) я служил в Каунасе, в Литве. То есть, чтобы попасть на Украину, нам нужно было пролететь часть Литвы, Белоруссию и часть самой Украины. Казалось бы, не ближний свет. Мы много думали, почему вызвали именно нас. Сразу оговорюсь, не только нас! Со всей страны вызвали.

Но первыми были те вертолетчики, которые были ближе всех к месту аварии, и те, кто прошел войну в Афгане. Наверное, руководство страны боялось, что будут отказники, и потому лететь предложили людям, которые уже заглянули смерти в глаза.

Самыми первыми в Чернобыль прибыли летчики из-под Киева: рано утром 27 апреля Серебряков и Яковлев уже выполняли первые полеты над реактором. Но решающим фактором при отборе летчиков для ликвидации аварии было умение работать на длинных тросах. Эту квалификацию имели немногие. В основном это были вертолеты, которые работали по космосу (работы на объектах космической отрасли и эвакуация — ЗР).

Понимаете, при подобной работе нужна колоссальная точность. Помимо песка и спецреагентов, которыми засыпали реактор, с вертолетов на тросах спускали дорогую технику, аппаратуру, чтобы измерить радиацию, сделать снимки. Для этой ювелирной работы и нужны были соответствующие специалисты.

Хорошо помню момент, когда нам сказали перелететь из Каунаса в Чернигов. Причину нам не назвали. Но на подлете к Чернигову мы обратили внимание, что дозиметрические приборы ведут себя странно — стрелка «гуляла». Возвращаясь назад, отмечу, что всех собрать не удалось, авария произошла накануне выходных, и нас вызвали в субботу. Сами понимаете, кто-то мог уехать, кто-то позволил себе расслабиться — выпить. Не хватало командиров экипажей.

Поэтому мы летели в два захода. Три вертолета, затем еще два. Я все время подчеркиваю, что это не было приказом. Но и добровольным решением это назвать сложно.

В Чернигове нас построили и рассказали, что произошла авария на Чернобыльской АЭС, что ветер идет на Киев, а там — старики и дети. И предложили тем, кто не желает участвовать в спасательной операции, выйти из строя.

Для боевых офицеров это запрещенный прием. Конечно, никто не вышел. Таким образом, отвечая на вопрос, добровольно ли я пошел на это, я всегда говорю: добровольно-принудительно. Понятное дело, никто бы не вышел из строя, но было обидно, что нас «спросили» именно в такой форме.Когда мы уже совершали полеты над реактором и заходили на дезактивацию, где обрабатывали технику и одежду специальным составом, между собой обсуждали, что полеты действительно опасны — может, нам взять весь удар на себя, стать, так сказать, смертниками, раз мы уже ввязались в это? Но нам не позволили.

К этому моменту один полет приравняли к одному рентгену, установив, что допустимое общее облучение — 25 рентген. Ну как допустимое? Совместимое с жизнью. При этом, с 25 рентгенами, сказали, будут списывать из армии. Я сделал 23 вылета, то есть уложился в норму. А у Яковлева с Серебряковым, которые летали с первого дня, 78 и 64 полета соответственно. Норма появилась позже, и они умудрились налетать такие дозы.

Чтобы понять, какое облучение ты получил, нужно делать расчеты — интенсивность излучения, время. Там никто этого, конечно, не делал. Но мы все же кое-что выяснили. Когда в Чернобыль доставили специальный японский аппарат, измеряющий облучение, мы узнали, что в среднем один вылет приравнивается не к одному рентгену, а к семи.

Так что приблизительно мы свои дозы радиации вычислили. Нашей главной задачей было потушить пожар, а точнее тлеющий реактор. К тому моменту мы знали, куда мы летим и что там радиация.

Конечно, было страшно. Могут строители не бояться, которые свою работу на месте делали, но не вертолетчики. Мы видели эпицентр этого ада. Те, кто говорят, что не боялись — лукавят. Есть такой психологический тест, когда детям показывают разных злодеев и они должны выбрать самого страшного.

Знаете, кого в итоге выбирают? Того, который улыбается. Все потому, что от уродливых и ужасных подвоха не ждешь, с ними все очевидно, а что от доброго, улыбающегося «злодея» ждать — не знаешь. Так и у нас: погода была прекрасная, светило солнце, все расцветало, возрождалось. А рядом — ворона, которая не может взлететь — обессилила. Тут-то мы и поняли, что дело серьезное.

Днем от реактора шел черный дым, а под вечер и ранним утром он был белесым. Никто не знал, сколько топлива осталось внутри станции. Боялись, что из-за высокой температуры может «долбануть» еще раз, боялись ядерной реакции. Уже годы спустя я узнал, что там ожидали даже термоядерную реакцию, которая в разы мощнее. Поэтому мы и забрасывали реактор песком, доломитовой крошкой, свинцом.

Что касается моих собственных ощущений, то есть пример, который я часто привожу на «Уроках мужества». В «стрелялках» есть такая шкала, которая пустеет, иссякает по мере получения ранений. Когда летишь, зная, что сейчас ты находишься в зоне ионизирующего излучения, которое не остановит ничего, которое проходит сквозь стенки вертолета и одежду, такое же ощущение — твоя шкала «жизни» тает. Когда подлетаешь к реактору, кажется, что твоя душа не хочет туда, что она упирается внутри тела.

Это все на уровне чувств было, ведь умом мы давно себя перебороли.Помню, забавный момент, когда наклоняешься вертолетом над реактором, то внутри машины — телом — невольно отклоняешься в обратную сторону. И вроде ведь знаешь, что принцип действия радиации другой, что от нее не уклонишься, а все равно невольно пытаешься. Как сейчас помню, у вертолета был люк для троса. Ты пролетел над реактором, а потом вся кабина в этой радиоактивной пыли. Температура за бортом 120 градусов. Респиратор намокает и дышать через него становится невозможно. Мы их сбрасывали и там уже — кто что получит. Кому-то сразу становилось плохо, кто-то через два года ушел, кто-то через пять. Но всегда это была онкология.

Что говорить про так называемых «биороботов» — сверхсрочников, задачей которых было сбрасывать обломки, крошки внутрь реактора. Они работали на крыше и допустимой нормой для них было 40 секунд. Смешно! За это время они могли лишь раз лопатой махнуть. Конечно они перерабатывали сверх нормы.

После очередного пролета мы возвращались на площадку, где брали груз. Сами бегали, таскали мешки, чтоб быстрее было. Лопасти вращаются, вся эта пыль «гуляет» вокруг нас. И мы продолжаем ей дышать. Загрузили — опять летим к реактору. И так по кругу, словно карусель. Да, мы встали в карусель смерти. Не у всех, но у многих начиналась рвота, а кожа приобретала нездоровый загар, его так и называют — «ядерный». Это были первые признаки лучевой болезни.

Про себя могу сказать одно: я ничего не ощущал, только очень большую усталость. Мне все время хотелось спать. Любой, кто был на разных войнах, сравнивает их. Я прошел три войны и Чернобыль. Так вот, опаснее всех была авария на реакторе. Если на войне ты мог уклониться от пули, то в Чернобыле ранило всех, достало всех. А ведь по числу жертв, по опасности для страны и мира Чернобыль стоит на первом месте после Великой Отечественно войны.
Чернобыль — это война. Мы ее не выиграли, не проиграли, а заглушили и забыли.

До сих пор не могу понять, зачем нужно было сгонять туда такое количество людей. Можно было чуть-чуть переждать, дать аварии утихнуть и потом заниматься радиацией, а в Чернобыль людей отправили, когда там были самые сильные выбросы, когда все полыхало.

Я видел исследования, в которых говорится, что через две недели все потухло бы само. Мы, конечно, гордимся, что реактор потушили при нашем участии, но оказывается, и без нас все бы тихо дотлело фактически за то же самое время. А значит, жертв можно было избежать.

Еще одна, как мне кажется, несправедливость заключается в том, что вертолетчиков называют ликвидаторами последствий аварии на Чернобыльской АЭС, но я считаю, что мы, пожарные и шахтеры — это ликвидаторы катастрофы, то есть те, кто работал, пока шли выбросы.Когда реактор засыпали и закрыли, всех, кто продолжал работы, можно называть ликвидаторами последствий аварии.

Называется, почувствуйте разницу.

Часто слышу, что вертолетчики-ликвидаторы Чернобыля считают себя преданными. И, пожалуй, я с этим согласен. О них забыли: не выделяли должного лечения, льгот. У нас даже праздника толком нет.

Последние пять лет ко Дню памяти погибших в радиационных авариях и катастрофах добавили День ликвидаторов.

Теперь утром «за упокой», а вечером «за здравие». И нас упрекали, мол, как вы можете в такой день что-то отмечать. А мы что, прокаженные? Или нас похоронили заживо?

Не хотите в этот день, так дайте нам другой, чтобы мы могли с гордостью чествовать героев Чернобыля.

https://ok.ru/group/56549539184676/topic/65290296573988

Если Вам понравилась новость поделитесь с друзьями :

html-cсылка на публикацию
BB-cсылка на публикацию
Прямая ссылка на публикацию

• Share this on Facebook
• Tweet This!
• Add this to Google Bookmarks
• Add this to Yandex.Bookmarks
• Blog this on Blogger