Что касается выплат по Закону 1244-1 чернобыльцам.
Забывая подать заявления на выплату ежегодной компенсации, в частности за вред здоровью они ее не получают. Поэтому, чернобыльцы высказывали пожелания об упрощении порядка, чтобы такая и подобные компенсации выплачивались в беззаявительном порядке. Но Правительство усложнило этот процесс и теперь к началу следующего года количество чернобыльцев оставшихся без таких выплат может увеличиться. Считаю, что Государство обязано выплачивать положенные по Закону выплаты не спрашивая на то желания получателя такой выплаты, без заявлений от них.
Уважаемые крымчане чернобыльцы, пользователи сайта. Эта публикация к 8.15 час. 14 октября имеет 1060 просмотров, но только 15 человек проголосовавших в опросе. Неужели не интресен итог? Не верю что Вы столь инертны. Пожалуйста активней, включайтесь в процесс. Не отмалчивайтесь, Ваше мнение важно! И оно будет иметь немаловажное значение.Если Вы, уважаемые пользователи сайта не находите свой вариант ответа в опросе, предложите его в комментарии к публикации, как это сделал Самбурский Г.А.
Не секрет, что некоторые чернобыльцы, забывая подать заявления на выплату ежегодной компенсации, в частности за вред здоровью в итоге ее не получают. По этой причине чернобыльцы высказывали пожелания об упрощении процесса, чтобы такая и подобные компенсации выплачивались в беззаявительном порядке. Однако внесенные Правительством изменения в порядок начисления таких выплат созданием излишней волокиты усложнили этот процесс и теперь возможно к концу года, к сожалению количество чернобыльцев не получивших такие выплаты может увеличиться. Сведений о получателях таких выплат у плательщика предостаточно. Сколько можно перепроверять их?
Уважаемая администрация сайта, уважаемый Григорий Яковлевич, вы как- то там на редакторском совете сайта определитесь..... Вот вы предлагаете проголосовать и сказать наше мнение о товарище Ткачёвой М.Р. Никого не хочу обидеть, выражаю только своё личное мнение, но думаю, что я не одинок в своих мыслях. Я не знаю этого человека, не знаю, чем она конкретно занимается, автором каких инициатив является, что реально сделала в своем регионе и в Крыму и т.д и т.п. Перечень вышеперечисленных ссылок по печатным и видео-материалам абсолютно не проясняет картину об информационном массиве деятельности уважаемой Ткачёвой Марины Рувиновны как в общественно-социальной так и чернобыльской направленности. Более чем за полторы суток нахождения статьи на сайте, сегодня на 19.40 проголосовало всего 13 человек из просмотревших эту статью 270 человек. Это только 4,8 % !!! Так вот стоит ли ставить на сайте вопрос о голосовании за человека, о деятельности которого, никто не знает ???
К вопросу об участии в ЛПК на ЧАЭС срочников, курсантов.
В конце апреля 1986 года радио и телевидение разнесли печальную весть о катастрофе на Чернобыльской АЭС. Мы, курсанты, заканчивающие 3-й курс Тамбовского высшего военного командного училища химической защиты, особенно внимательно смотрели все выпуски новостей и читали сообщения об этом в газетах. В конце июля нас, практически сдавших экзамены за 3-й курс обучения и строивших планы на месячный отпуск, собрали в клубе и довели директиву начальника Генерального штаба об отправке нашего курса в зону ликвидации последствий аварии для прохождения войсковой стажировки.
Итак, 28 июля 1986 года я, будучи командиром отделения, сержантом, в составе своего курса (198 человек) прибыл в Киев. Оттуда нас разбросали по всем частям химических войск, принимавших участие в ликвидации последствий аварии. После 6-часовой езды по пыльным дорогам на зараженных автомобилях (данные машины не пустили в Киев ввиду высокой степени их зараженности) нас привезли в село Оранное в 26-ю бригаду химической защиты, стоявшую уже в 30-километровой зоне. Мне определили исполнять обязанности командира взвода разведки, но штатный командир взвода капитан И.С. Ерохин неожиданно приказал мне взять с собой еще 7 человек и на БТРе выехать с ним дальше. Куда дальше - он тоже не знал.
Прибыли мы в 2 часа ночи в Чернобыль, как оказалось, в Оперативную группу Генерального штаба (в здании райисполкома города). Сразу удивило то, что во всех окнах штаба горел свет и все находились на рабочих местах. Это как-то не сходилось с телеинформацией месячной давности, что все идет по плану, обстановка в зоне аварии стабилизовалась, да и это не было видно по напряженной атмосфере, царившей в самом штабе. Принявший нас полковник распределил по отделам. Я и еще двое моих друзей (Юра Иванов и Миша Филиппов) попали в отдел разведки. Так началась наша необычная войсковая стажировка.
Под термином «войсковая стажировка» понималось учиться командовать реальным подразделением, но нам пришлось выполнять задачи немного иного рода. В наши обязанности входило ежедневно с шести часов утра ведение радиационной разведки на территории станции и 30-километровой зоны в качестве обычных дозиметристов, правда, позже ездили как командиры расчетов разведки. Один день - это наземная разведка на машине или БТР, другой день - воздушная разведка на вертолете. Цель разведки состояла в проверке данных, поступающих от войск в отдел разведки, о радиационном заражении местности. Когда я впервые прибыл на территорию станции для ведения разведки, сразу почувствовал во рту маслянистый привкус, и мне объяснили, что это из-за высокой концентрации радиоактивного йода в воздухе.
Я был поражен видом развала 4-го энергоблока, масштабом проводимых там работ, количеством людей и техники, занятых на этих работах. Всё, в принципе, как на обычной большой стройке, если бы не показания на шкале прибора и постоянно усиливающийся треск в головных телефонах, напоминающие о проникающей смертельной радиации, царившей повсюду. Для снятия показаний об уровне радиации мы выходили из машины разведки, отходили от нее на 5 - 7 метров и осуществляли замер. Таких точек замера на станции было 19 и еще 21 при разведке района пруда-охладителя станции. Конечно, самые высокие уровни были вблизи 4-го энергоблока.
Позже, пролетая почти над ним в вертолете разведки, метрах в 150, в головных телефонах послышался страшный треск. Я посмотрел на шкалу прибора ДП-5В: стрелка была близка к пределу (200 рентген), хотя салон вертолета был обшит свинцовыми листами. По спине прошел неприятный холодок, я мысленно подсчитал, что в районе крыши было минимум 500 рентген/час. Высокие уровни радиации были и в районе так называемого «рыжего» леса. Обычный лес, только чья-то, казалось, большая кисть художника покрасила всю листву, хвою и стволы деревьев в желто-коричневый цвет. После одной такой разведки кому-то из офицеров нашего отдела стало плохо, у него клочьями начали вылезать волосы из головы и груди.
Его срочно увезли в Киев, больше мы его не видели. Как оказалось, офицер решил посмотреть поближе эту «рыжую» листву и хвою. Мы сразу для себя отметили, что излишнее любопытство дорого может стоить, но и за «халтуру» на разведке, мы убедились, можно было поплатиться. Один раз наши данные разведки не сошлись с данными, поступившими из войск. Нас сразу рассадили по разным столам, и сотрудники особого отдела попросили написать объяснительные, как мы проводили разведку. Но причина, как, оказалось, была в другом. После нашей разведки из развала 4-го реактора был дополнительный выброс веществ, и войсковая разведка определила более высокие уровни. Но пока это выяснили, мы изрядно вспотели от допросов.
Самой изнурительной считалась воздушная разведка 30-километровой зоны. Надо было по периметру проверить радиационный фон около 40 населенных пунктов, но это не только 40 посадок и 40 взлетов, а и проверка радиационного фона за 200 метров от населенного пункта, а также 5 - 7 замеров зараженности крыш, стен, грунта в каждом населенном пункте. Хорошо, если были вертолеты Ми-24 или Ми-8, а когда попадали на Ми-2, после него еще часа два шатало и шумело в голове.
Довольно жутко было заходить в дома, где небогатый домашний скарб был оставлен, как будто тут только что были люди. Только фотографии на стенах напоминали о прежних хозяевах, которые сюда больше никогда не вернутся. Поражала своими размерами растительность: трава в человеческий рост, плоды вишни размером со сливу, плоды рябины размером с вишню, яблоки, абрикосы, груши были такими крупными и выглядели так аппетитно, что мы еле сдерживались, чтобы их не попробовать. Мы проверяли на приборах все плоды на альфа-распад, и самое малое показание было у рябины, оно превышало предельно допустимые концентрации в тысячи раз, остальные - и того больше. Во дворах бродили брошенные куры, гуси, утки - все необычно толстые, видно, от заболевания зоба. И очень много встречалось остатков от этих птиц, виновниками этому были лисы, которые жили уже во дворах как новые полноправные хозяева.
Однако в 30-километровой зоне оставались и люди, которые отказались покидать свои дома. Как правило, это были одинокие старики и старухи. Заметив вертолет, они подходили и угощали нас, чем могли. Мы отказывались, но иногда что-то брали, чтобы их не обидеть, после чего все приходилось выкидывать с летящего вертолета. На наш вопрос: «Как вы здесь живете?», они отвечали бодро: «Мы Гитлера пережили и атом переживем». Помню, один дедушка, правда, жаловался, что у него собака померла, корова болеет... и просил проверить продукты в погребе на «радиацию». Мы ему старались объяснить, что здесь опасно жить, но у него стояли слезы в глазах, и он твердил свое: «Нет, тут буду помирать». Так наяву мы увидели, какая была тяжелая трагедия для людей, проживавших в прилегающих селах и городах. Все вроде бы целое и на месте, но это все нажитое годами надо было бросить и уехать из родных мест, начать жить заново или, как говорят, с «чистого листа». Какой мерой измерить эту человеческую боль?
Тяжелое впечатление произвел и город энергетиков Припять, что недалеко от станции. Пустые улицы и дворы, в магазинах через витрины были видны на стеллажах сигареты, конфеты, шоколад, выложенный витой лесенкой. И везде никого, только попадались практически лысые от облучения и без голоса кошки и собаки с фиолетовой кожей, да наряды милиции разъезжали по городу, которые зачастую, что мы неоднократно замечали, занимались мародерством. Один раз наш водитель БТР от такой наглости милиции даже пытался догнать и таранить милицейский «уазик», но в последний момент тот проскочил в нескольких сантиметрах от брони БТР.
Удивила картина, которую мы увидели и в прилегающих к 30-километровой зоне селах. Людей там не отселяли, и они жили практически обычной жизнью и даже справляли свадьбы. Все это мы видели с вертолета разведки, а радиационный фон там был порой и выше, чем в 30-километровой зоне. Кто определил эту 30-километровую зону? Чем руководствовались - непонятно. Понятно было только одно, что решения принимались далеко от Чернобыля. В подтверждение этого опишу еще два случая. Ежедневно наш отдел докладывал в Москву о радиационном фоне в зоне ликвидации последствий аварии. И однажды начальник отдела после вызова к командующему группировкой войск в Чернобыле объяснил нам, что Москва не хочет слышать про высокие уровни радиации, и попросил нас, когда будем передавать данные по установленной схеме, все показания делить на десять. И с того дня все передаваемые данные мы занижали по приказу сверху.
И второй случай. 30-километровая зона сама по себе еще делилась на три зоны опасности: 1-я зона - АЭС и город Припять, 2-я зона - город Чернобыль и прилегающие поселки и 3-я зона - все остальное. В середине июля нашему отделу поставили задачу провести радиационную разведку города Чернобыля и объяснили, что от наших данных будет зависеть, останется ли город во 2-й зоне или его переведут в 3-ю. Мы на трех машинах разведки выехали по своим маршрутам выполнять эту задачу, но по возвращении нам объявили, что пришел приказ о переводе города Чернобыля в 3-ю зону. На данные разведки никто и не взглянул, хотя уровни радиации оставались в городе на уровне чуть ниже двухмесячной давности. Из-за миграции пыли вся дезактивация давала только временный эффект, а спустя время уровни радиации практически становились прежними.
Часто приходилось встречать своих сокурсников на станции и в Чернобыле. Практически все выполняли свои обязанности как обычные военнослужащие срочной службы: проводили дезактивацию техники и дорог, грузили на станции вручную зараженный грунт, брали пробы воды, почвы и растительности для лабораторий, осуществляли разведку. Во время этой стажировки мне с моими товарищами пришлось пережить ряд, мягко говоря, неприятных моментов: в опасных уровнях радиации помогать вытаскивать из песка пожарную машину прямо у стен 4-го энергоблока (которую бросили в день аварии), падение БТР, в котором мы находились, в пруд-охладитель станции, где плавали огромные мертвые туши осетров и других рыб, и, наконец, ночное нападение стаи обезумевших от голода собак на аэродроме под Чернобылем, отбиться от них сумели тогда палками и криками.
Время на разведку уходило от 6 до 12 часов без перерыва на обед, а после каждой разведки нас, как правило, привлекали к склеиванию карт и нанесению на них радиационной обстановки для доклада Правительственной комиссии. Заканчивался рабочий день не раньше полуночи, далее дежурные в отделе оставались до утра, а остальные шли отдыхать в общежитие. Конечно, делали это не мы одни. В штабе с таким же распорядком дня трудились почти все офицеры и генералы, невзирая на должности и звания, но, правда, были и исключения, о них я вспоминать не хочу. И где-то только дней за семь до окончания стажировки напряжение стало постепенно спадать. Начал регламентироваться рабочий день, работа проходила более размеренно и планово, отменили ночное дежурство в кабинетах. Хотя мы видели, что вся страна помогает ликвидировать последствия, но постоянно не хватало самых элементарных вещей: респираторов, сменного обмундирования, приборов дозиметрического контроля и так далее. Исключение составляло лишь питание в столовых: оно было отменное. Не могу не сказать и о состоянии здоровья. Практически у всех в Чернобыле наблюдался сдавливающий кашель, осипший голос, длительные головные боли. Медики объясняли это так: «Лечения особого нет, когда вернетесь домой, попейте побольше красного вина, хорошее питание и желательно не заводить детей в течение 2 - 3 лет». Один раз брали кровь на анализ, который показал резкое снижение лейкоцитов в крови.
По окончании стажировки нас привезли в Киев, где простые люди на улицах, узнав, что мы «оттуда», жали нам руки, пропускали без очереди в магазинах, угощали домашними пирожками, да и просто благодарили.
Мы почувствовали гордость за выполненный труд. По приезде в училище нас быстро отпустили в отпуск, после него формально провели медицинский осмотр. Молодые сильные организмы быстро справились с теми недугами, которые были в Чернобыле. Через год мы окончили училище, и служба разбросала нас по всей стране. Лишь спустя годы я начал узнавать, что у многих моих сокурсников есть проблемы со здоровьем, а отдельные уволились из армии по болезни. Позже я и сам заболел многими хроническими заболеваниями. Военно-врачебная комиссия связала мои заболевания с исполнением служебных обязанностей в период ликвидации последствий аварии на ЧАЭС.
Дальше - больше: начал встречать своих однокашников в различных госпиталях и медучреждениях, от которых узнавал, что многие из нашего курса стали инвалидами, а несколько человек умерли от различных болезней, в том числе и от рака, в возрасте чуть более 30 лет. Так, три года назад не стало моего друга Юры Иванова, стал инвалидом Миша Филиппов, с которыми я прошел бок о бок всю стажировку. Многим из моих сокурсников даже при замене удостоверения ликвидатора приходилось в судах доказывать свое участие в ликвидации последствий аварии, хотя и в личном деле все записано, и соответствующие справки имеются. Но одна особенность: в приказах по частям нас «отдавали» количеством, а не по фамилиям. Например: «Прибыли в часть подполковник Петров А.А. и с ним 37 курсантов». И попробуй докажи нашим бюрократам, что ты входил в число этих тридцати семи.
Однажды в палате очередного госпиталя разговорился с одним «гражданским» пожилым больным. Оказалось, что в Чернобыле мы были в одно и то же время. И он вспомнил такой эпизод. Когда они отказались работать в условиях высокой радиации, то на следующий день пригнали курсантов и солдат, и те проводили дезактивацию данного места работы. Потом он рассказал, что по приезде на свой завод (он был инженером) получил за командировку в Чернобыль более 20 тысяч рублей. А я помню: нам, курсантам, выплатили от 40 до 90 рублей за это, а многие еще заплатили по 80 рублей своих денег за брошенные там зараженные шинели. И дело не только в деньгах - практически один только раз в одной из многочисленных книг про Чернобыль я встретил небольшое упоминание про курсантов военных училищ. Надеюсь, что мой рассказ как-то восполнит этот пробел.
В жизни чернобыльцев Раздольненского района перемены...
|Просмотров: 4 137 |Комментариев: (1)
Уважаемый посетитель, Вы зашли на сайт как незарегистрированный пользователь. Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо войти на сайт под своим именем.
Симферополь:
Однажды в палате очередного госпиталя разговорился с одним «гражданским» пожилым больным. Оказалось, что в Чернобыле мы были в одно и то же время. И он вспомнил такой эпизод. Когда они отказались работать в условиях высокой радиации, то на следующий день пригнали курсантов и солдат, и те проводили дезактивацию данного места работы. Потом он рассказал, что по приезде на свой завод (он был инженером) получил за командировку в Чернобыль более 20 тысяч рублей. А я помню: нам, курсантам, выплатили от 40 до 90 рублей за это, а многие еще заплатили по 80 рублей своих денег за брошенные там зараженные шинели. И дело не только в деньгах - практически один только раз в одной из многочисленных книг про Чернобыль я встретил небольшое упоминание про курсантов военных училищ. Надеюсь, что мой рассказ как-то восполнит этот пробел.
Начало положено! + Фото
Завод Юпитер
В жизни чернобыльцев Раздольненского района перемены...
Просмотров: 4 137 | 
Комментариев: (1)
