КРЫМСКИЙ ПОРТАЛ ЧЕРНОБЫЛЬЦЕВ - ЧЕРНОБЫЛЬСКИЙ СПАС

Из новых поступлений аудио архива Национального музея Чернобыль.
Здание Медико-санитарной части города Припяти, куда ночью 26 апреля 1986 скорые доставляли облученных, обожженных пожарных и атомщиков до сих пор притягивает тех, кто посещает зону отчуждения. Но это не просто место, это прежде всего люди - врачи, медсестры, санитары, которые принимали пострадавших и пытались им помочь, облегчить их состояние, спасти жизнь...
Недавно мы нашли молодого, в то время, 25-летнего врача Александра Бугаря, который после окончания медицинского института работал врачом-интерном в МСЧ №126, и ему было суждено оказывать помощь пострадавшим в ночь аварии. Предоставляются воспоминания Александра Алексеевича.

«В июле 1984 года я окончил Винницкий медицинский институт и был направлен на работу в медико-санитарную часть №126 (МСЧ-126), которая располагалась в городе Припять Киевской области. Это учреждение находилось в подчинении Третьего главка Министерства здравоохранения СССР – структуры, которая занималась медицинским обеспечением персонала, занятого на предприятиях, в научных учреждениях и организациях атомной промышленности.

Возглавлял МСЧ-126 врач-эндокринолог кандидат медицинских наук Виталий Александрович Леоненко. Тема его научной работы была посвящена лечению сахарного диабета. Со временем я убедился, что он не только умелый, знающий руководитель, но и чудесный, душевный человек. Впоследствии организаторов его уровня мне, увы, встретить не довелось. На мой взгляд, у него были очень достойные заместители. Сначала - Юрий Александрович Тюлькин, а затем его сменил Владимир Александрович Печерица.

Первое время е я скептически относился к тем довольно демократичным, совсем не авторитарным методам управления, которые применял Виталий Александрович, но потом понял, что такой подход к людям работает и довольно эффективно. Это в полной мере подтвердили и события апреля 1986 года, когда нашему медперсоналу пришлось действовать в обстановке, с которой до этого мы до этого никогда не сталкивались.

В МСЧ-126 я вначале прошёл интернатуру, а затем работал хирургом в хирургическом отделении. Им заведовал Анатолий Мусиевич Бень. В нашем отделении работали грамотные, опытные хирурги Валерий Яковлевич Колыванов, Евгений Евгеньевич Меренис, Татьяна Васильевна Бонадысенко.
На занятиях, которые с нами проводились, речь о возможности какой-то масштабной аварии на Чернобыльской АЭС не шла. Но периодически в МСЧ проходили учения гражданской обороны, на которых отрабатывали вопросы оказания медицинской помощи персоналу станции и населению Припяти в самых разных ситуациях, в том числе и в случае начала войны с применением оружия массового поражения.

Такие учения практиковались не менее двух раз в году. Начиналось всё с оповещения и сбора сотрудников медсанчасти. Причём, это могло происходить как днём, так и ночью. Помню, однажды вечером я пошёл во Дворец культуры «Энергетик» на кинофильм «Пришла и говорю» - мне нравилась певица Алла Борисовна Пугачёва, которая играла в этой картине главную роль. И вот в самый разгар событий на экране фильм вдруг прервался и киномеханик объявил: «Бугарь, Снежок, Овчаренко – прибыть в медико-санитарную часть!». Пришлось встать и идти на работу. Мне тогда подумалось: «И зачем только начальство нас мучает?». Но как показали дальнейшие события, все эти тренировки очень даже пригодились 26 апреля 1986 г.

Во время учений нам выдавали билеты с учебными вопросами (вводными), и мы теоретически обговаривали, как будем действовать в той или иной обстановке. Каждый из нас знал алгоритм своих действий, «понимал свой манёвр». Уверен, что впоследствии это спасло жизни очень многим припятчанам.

Накануне 26 апреля 1986 года я планировал поехать на выходные к своим родителям в Белую Церковь, но потом почему-то передумал и остался в Припяти. В то время я ещё холостяковал, жил в «малосемейке» на улице Спортивная, 16, домашнего телефона у меня не было. Где-то около 2 часов ночи меня подняли по тревоге - в дверь постучал посыльный и сказал, что всех сотрудников медсанчасти вызывают на работу. Обычно в подобных случаях нас доставляли туда на машине, а тут прозвучало, что добираться надо пешком. Я предположил, что снова проводятся учения гражданской обороны, но в этот раз, видимо, решили сэкономить на бензине – в тот период был популярен лозунг: «Экономика должна быть экономной!».

По дороге на работу я никого не встретил, какого-либо оживления в городе не наблюдалось. На улицах всё было как обычно - тихо, спокойно. Со стороны АЭС я заметил какое-то непонятное свечение, но оно меня не встревожило – подумал, что это отражается в облаках свет от наружного освещения станции.
Когда шёл по улице Спортивной, то обратил внимание, что во всех окнах 4-го этажа горисполкома горит свет – там размещалось городское управление КГБ. Вот тогда у меня мелькнула мысль, что в городе что-то не в порядке. Насторожило и отсутствие машин скорой помощи возле здания нашей медсанчасти - обычно одна-две из них постоянно стояли рядом с нашим приёмным отделением.

В ординаторской отделения хирургии мой коллега дежурный хирург Валерий Яковлевич Колыванов спросил меня: «Саша, ты в курсе того, что случилось?». Я ответил отрицательно. «Ну, тогда посмотри в окно» - предложил Валерий Яковлевич. Наша ординаторская находилась на 3-м этаже здания медсанчасти, её окна выходили в строну атомной станции. От АЭС до медсанчасти километра полтора - два. С такого расстояния было хорошо видно малинового цвета зарево над станцией. В Полесье очень тёмные ночи – таких я нигде не видел. На фоне абсолютно чёрного неба это свечение выглядело зловеще. Стало понятно, что на АЭС произошло что-то из ряда вон выходящее. Не буду скрывать, в тот момент я испугался. В голове возник винегрет из самых разных мыслей, в том числе подумалось и о самом плохом: теперь нам всем конец! А я ведь в то время был совсем молод, и мне казалось, что буду жить вечно.
Хорошо, что долго размышлять на такие темы не было возможности – в приёмном отделении мне сказали переодеться в операционную одежду и находиться в готовности к предстоящей работе. К тому же рядом со мною был Колыванов – опытный, уверенный, надёжный - и это давало надежду, что всё как-то обойдётся.

На случай каких-то чрезвычайных событий персонал нашего отделения был разбит на три бригады, которые должны были сменять одна другую. Я входил в состав первой из них, и вскоре меня вызвали в приёмный покой – туда привезли пострадавшего. Вместе со мной туда пошёл анестезиолог Виталий Александрович Овчаренко и медсестра Татьяна Васильевна (фамилию, увы, не помню). Перед тем, как мы спустились на первый этаж, старшая медсестра нашего отделения Любовь Степановна Максименко дала нам по несколько таблеток йодистого калия – этим она спасла наши щитовидки.

Первый пострадавший поступил в крайне тяжёлом состоянии. Он находился без сознания, бредил, разобрать его речь было невозможно. Одежда на нём была серой от пыли и порванной в нескольких местах. Его кожа была тёмно-багрового цвета, во многих местах отслоилась – видимо, он получил и термический, и лучевой ожоги.

Мы обработали его раны, поставили в вену катетер, начали капать медикаменты… Это всё было сделано довольно оперативно, после чего пациента сразу же подняли в реанимацию. К сожалению, спасти его не удалось - утром он умер. Годы спустя я узнал, что это был инженер-наладчик систем автоматики Владимир Николаевич Шашенок.

А дальше начали поступать люди, которые внешне выглядели менее пострадавшими. Им помогали помыться, переодеться. Грязную одежду складывали в полиэтиленовые мешки, а затем относили в подвал – там для этого было оборудовано специальное помещение.

Открытых ран у этих пострадавших не было, а лучевые ожоги к тому времени ещё не проявились. Моя помощь им заключалась в проведении венесекции - вскрытии просвета вены с помощью надреза. Это делалось для установки капельницы (сейчас такая методика уже не применяется). Мыслей о том, что при работе с пациентами я от них облучаюсь, у меня не возникало – тогда думал только о том, как быстрее и лучше оказать им помощь.

Пострадавшие жаловались на слабость, многих рвало. Все они были в сознании, но некоторые – в спутанном. Они не понимали, где находятся, почему оказались в больнице, порывались куда-то идти, что-то делать. Так проявлялся лучевой психоз. Их надо было за руку отводить в палату, помогать лечь на кровать. В нашей МСЧ работал опытный психиатр-невропатолог Валерий Вячеславович Навойчик Он практически всё время находился возле этих людей.
В последующие часы наши пациенты вели себя очень по-разному: кто-то шутил и оживлённо общался с соседями по палате, играл с ними в карты, а кто-то молча лежал, уставившись в потолок, и не хотел ни с кем говорить. Учитывая то, какие огромные дозы облучения получили многие из них, сегодня можно только удивляться, как некоторым удалось выжить. Мне запомнился черноволосый, невысокого роста остроносый пожарный. Позже я узнал его на фотографии в одной из газет - это был начальник караула ВПЧ-2 лейтенант Кибенок Виктор Николаевич.

Моя смена в приёмном отделении продолжалась около трёх часов. Мне хорошо запомнился наш первый пациент и те коллеги, которые находились рядом со мною, а то, что происходило позже, смешалось в один клубок времени, и сегодня мне сложно восстановить те события в каком-то чётком хронологическом порядке.

Нагрузка на сотрудников нашей медсанчасти в те дни была огромной – все свободные места в палатах были заняты пострадавшими, а они всё прибывали и прибывали. Наши женщины-лаборанты часами не отходили от микроскопов, некоторые из них теряли сознание за рабочим столом. Это был каторжный труд! Анализы крови были во многом определяющими при установлении степени поражения людей радиацией. А таких надо было сделать не одну сотню, и в очень короткое время! Хочу отметить, что проблем с реактивами, лекарствами, расходными материалами тогда не возникало - всем этим наша МСЧ была обеспечена в достаточном количестве.

Пока наша смена работала в приёмном отделении, внутри здания МСЧ развернули пункты радиационного контроля. Один из них находился на лестничной площадке между первым и вторым этажами. Я было хотел подняться к себе в хирургическое отделение, но дозиметрист (он был штатным сотрудником АЭС) меня не пропустил: «Идите, доктор, мойтесь!». Я трижды тщательно мылся, и каждый раз после этого менял одежду, но это так и не дало нужного результата. В конце концов дозиметрист понял бесполезность моих усилий и махнул рукой: «Ладно, проходите!». Правда, потребовал, чтобы я снял тапки – они излучали больше всего. Пришлось подниматься в отделение босиком.

В тот же день - 26-го апреля - в нашу МСЧ приехали радиотерапевты из Москвы. Они стали отбирать пациентов для отправки в 6-ю столичную клинику. Я видел, как они ходили по палатам, но сам в этой работе не участвовал – у меня тогда были другие задачи. Впоследствии к обратной стороне здания МСЧ подогнали автобусы (у главного входа собрались родственники), в них разместили пострадавших и увезли в аэропорт Борисполь, а оттуда – в Москву.
Видя ситуацию в МСЧ, я настроился оставаться там круглосуточно, но мой руководитель Анатолий Александрович Бень сказал: «Сашенька, езжай домой, отдохни - домашняя кровать всегда лучше казённого топчана». На выходе из здания медсанчасти меня снова остановил дозиметрист. Оказалось, что одежда, в которой я ночью пришёл на работу, тоже почему-то излучала выше нормы. Пришлось по совету коллег переодеться в больничную пижаму и добираться домой на УАЗике скорой помощи.

Прийдя в квартиру, я попытался уснуть, но это не удалось. Решил сходить на переговорный пункт - позвонить родителям. Там телефонистки сказали, что заказы на междугородние переговоры не принимают и предложили мне воспользоваться телефоном-автоматом, однако он оказался отключен.
В городе в это время шла обычная жизнь. На улицах много детей – погода в тот день была отличной. Я удивлялся: почему население не предупреждают о радиационной опасности? В душе теплилась надежда, что радиационная ситуация в городе не такая уж опасная, но, как теперь известно, это оказалось не так.

На следующее утро я снова пешком пошёл в медсанчасть. Там готовили к отправке вторую группу пострадавших. Весь этот процесс чётко организовали. Никакой паники или растерянности среди медперсонала. Мне поручили включиться в работу по эвакуации прооперированных ещё до аварии пациентов в больницы Полесского и Чернобыля – палаты нашего отделения надо было освобождать для пострадавших на АЭС.

Днём 27-го апреля стало известно, что планируется эвакуация населения Припяти. Перед её началом Леоненко собрал в своём кабинете всех наших врачей и сказал: «Думаю, надо дать нашим молодым коллегам возможность выжить. В Припяти пока останутся наши «старики» (а этим «старикам» было в то время по 40-50 лет), а молодёжь отправим сопровождать эвакуированных. Надеюсь, возражений нет?».

И нас, молодых врачей, задействовали для оказания медицинской помощи эвакуированному населению. Мы загрузили в машины скорой помощи травматологические шины, перевязочные комплекты, запасы медикаментов и вначале сопровождали колонны автобусов, а затем оказывали медпомощь в местах расселения припятчан. Из города мы уехали на тех же машинах, на которых до этого вывозили с АЭС пострадавших. В них, конечно, сделали влажную уборку, но вполне понятно, что эти машины изрядно «фонили».

Пропуск № 224 в город Припять, который получил Бугарь Александр Алексеевич для вывоза личных вещей из квартиры по ул. Спортивной, 16 квартира 312. Выдана 26 августа 1986г.

Мне поручили сопровождать колонну, которую направили в Полесский район. Первоначально планировалось, что эвакуированные пробудут там несколько дней, а когда закончится ликвидация аварии на ЧАЕС – возвратятся в Припять. Но когда стало понятно, что решение вопроса с возвращением затягивается на неопределённое время, припятчане стали разъезжаться по родственникам и знакомым. И получилось так, что в том селе, где я обосновался в местном фельдшерском пункте, мало кто из них остался. По телефону я связался с руководством МСЧ: «Как действовать дальше?». Мне разрешили оставить на время работу и съездить к родителям в Белую Церковь.

В отличие от семейных людей, мне, холостяку, выбраться из 30-ти километровой зоны оказалось не сложно. «Поймал» какую-то попутную машину и вместе с Василием (фамилию его уже не помню) - зятем Валерия Яковлевича Колыванова - добрался на ней до Киева. На выезде из зоны нас не хотели пропускать дозиметристы. Их прибор показывал, что моя одежда «загрязнена» выше установленного предела. Среди захваченных мною из Припяти вещей нашлась тенниска и зимние ботинки (они были модными, ещё не ношенными, и мне стало жаль оставлять их в своей квартире), а вот запасных брюк не оказалось. Тогда Василий достал из чемодана и отдал мне свои джинсы. А они в то время были большим дефицитом! Впоследствии моему отцу пришлось закопать и эту одежду– она тоже изрядно «фонила»…

В Белой Церкви мама открыла дверь нашей квартиры со словами: «А папы дома нет – он поехал тебя искать». Оказалось, что отец несколько дней подряд ездил на своей машине по пропускным пунктам вокруг 30-километровой зоны - пытался хоть что-то обо мне узнать. Вечером того же дня он возвратился домой, и мы наконец-то увиделись. В полной мере всю степень волнения родителей я осознал только годы спустя, когда сам стал отцом.

Вскоре меня разыскала по телефону одна из наших медсестёр. Ей вместе с сестрой, мужем и двумя детьми не удавалось выехать из Киева в Запорожье – на вокзалах тогда творилось что-то невообразимое. Я предложил им остановиться на время у моих родителей в Белой Церкви. Несколько дней они прожили у нас, а когда ситуация с транспортом наладилась – уехали в Запорожье.

Первые две недели дома я приходил в себя. Меня мучили головные боли, слабость, постоянно хотелось спать – не мог оторвать голову от подушки. По своей природе я и так не склонен к полноте, а тут у меня ещё пропал аппетит, и я резко похудел на несколько килограмм - кожа да кости. Видя, как мне плохо, отец корил себя, что в своё время «дал добро» на мою роботу в Припяти (при распределении в мединституте я советовался с ним на этот счёт). Но кто же мог предвидеть, что всё так обернётся?

В начале июня я побывал в нашей МСЧ, которая тогда располагалась в пионерлагере «Лесной», и там мне выдали справку, дающую право на свободное трудоустройство. Работу по специальности нашёл в районной больнице в городе Узин (в Белой Церкви вакансий хирурга не оказалось). Там за мною прочно закрепилось прозвище «Чернобыльский доктор». Самочувствие моё всё еще оставляло желать лучшего. В Узине я впервые сделал анализ крови, и оказалось, что у меня лейкопения – количество лейкоцитов упало в 7 раз. Спасибо моим коллегам узинским терапевтам – они переливали мне кровь, регулярно ставили капельницы. В те годы все советские врачи изучали в мединститутах, как лечить острую лучевую болезнь. После Чернобыльской аварии, правда, такой диагноз ставить запрещали, и в истории болезни писали «лучевое поражение» или «вегето-сосудистая дистония».

Мой сосед по узинской квартире Федор Аврамович Кобер, узнав о моих проблемах со здоровьем, сказал: «Не переживай, я из тебя радиацию выгоню». И каждую пятницу мы вместе шли в гарнизонную баню, где после посещения парилки он поил меня чаем и наливал 100 грамм самогонки. И это дало свой результат. Где-то в 1988 или 1989 году я проходил в Киеве обследование на аппарате СИЧ [спектрометр випромінювання людини, призначений для визначення вмісту гамма-випромінюючих нуклідів в тілі людини] так врач сравнил полученный в тот день результат с данными двухгодичной давности и не поверил своим глазам – радионуклидов в моём организме стало заметно меньше.

В Узине я проработал 10 лет, а затем перебрался в Бровары, так как моя жена была студенткой Киевского мединститута, и нам хотелось жить ближе к месту её учёбы. Сейчас работаю врачом-травматологом в одной из киевских больниц.

За все прошедшие 35 лет я побывал в Припяти только один раз – в конце августа 1986 года. И то поехал туда только потому, что хотел забрать свою коллекцию пластинок. Кроме неё я из своей квартиры больше ничего не взял. Опустевшая Припять произвела на меня удручающее впечатление. Я-то помнил её красивой, многолюдной, со множеством детей на улицах. А в тот мой приезд там стояла звенящая, а скорее даже кричащая тишина. На меня это произвело тяжёлое впечатление. Покидая Припять, я сказал себе: «Больше сюда никогда не приеду»… Первые годы после эвакуации мне хотелось, чтобы дня 26 апреля не было в календаре. Со временем боль утрат постепенно притупилась. Теперь в этот день я звоню своим припятским знакомым. Обмениваемся новостями, говорим о том, что надо бы встретиться, вспомнить молодость, но видимся, увы, не часто...

Последнее время я стал смотреть в Интернете документальные фильмы о чернобыльских событиях. Может быть, со временем наберусь сил и решительности для ещё одной поездки в Припять… Что меня огорчает, так это та масса обвинений, которые продолжают звучать в адрес всех без разбора работников станции, или того же академика Легасова. У меня сердце сжимается, когда порочат этих людей. Достаётся порою и нам, медикам. Не берусь судить всю советскую медицину, но то, что первая медицинская помощь пострадавшим была оказана вовремя и в нужном объеме – тому я свидетель. Да, до меня доходили слухи, что, мол, наши руководители где-то не так сработали, что-то там упустили. На мой взгляд, если такое даже и было, то оно несопоставимо с тем огромным объёмом работы, который был проделан тогда для спасения людей.

Мои коллеги по медсанчасти действовали в те дни не только высоко профессионально, но и самоотверженно, не жалея себя. Ночью 26 апреля я видел врача скорой помощи Валентина Белоконя. Он тогда приехал с АЭС за укладкой с наркотиками для обезболивания. От усталости Валентин еле стоял на ногах. Он уже видел, что происходит на станции, но всё равно вместе с водителем скорой помощи Анатолием Гумаровым возвратился туда для оказания помощи пострадавшим. Я не знаю, были ли эти ребята как-то отмечены наградами, но, на мой взгляд, они, как и многие другие мои коллеги, действовали тогда героически!"

National Chernobyl Museum

Если Вам понравилась новость поделитесь с друзьями :

html-cсылка на публикацию
BB-cсылка на публикацию
Прямая ссылка на публикацию

• Share this on Facebook
• Tweet This!
• Add this to Google Bookmarks
• Add this to Yandex.Bookmarks
• Blog this on Blogger