КРЫМСКИЙ ПОРТАЛ ЧЕРНОБЫЛЬЦЕВ - ЧЕРНОБЫЛЬСКИЙ СПАС

«Формально, согласно документам, моё участие в ликвидации последствий Чернобыльской аварии началось 6-го мая 1986 года. Реально же я включился в эту работу на сутки раньше, когда ещё находился на своём рабочем месте в Донецке. Сразу после первомайских праздников (а в тот год выпало четыре выходных дня подряд) где-то в середине рабочего дня 5 мая меня вызвал к себе директор нашего института Геннадий Михайлович Цурпал. Он познакомил меня с сотрудником института «Оргтехшахтострой» Владимиром Григорьевичем Бурковским, а затем, обращаясь к нам, сказал примерно следующее: «Об аварии на Чернобыльской атомной электростанции, я уверен, вы уже слышали. Её 4-й реактор разрушен. Сейчас возникла угроза образования в нём высокотемпературной топливной «капли», которая может прожечь фундаментную плиту и заразить радиацией подземные воды на очень большой территории. Последствия могут оказаться ужасными. Нашему институту поручено подготовить предложения, каким образом провести выработку под реактор длиной 150 метров и создать там защитную бетонную плиту размером 30х30 метров и высотой 2 метра. Завтра к 8-ми утра надо подготовить эскизный проект таких работ». Как стало понятно из дальнейшего разговора, Цурпал накануне уже побывал в Чернобыле, получил там от руководства Минуглепрома указания на разработку проекта и после этого вернулся в Донецк для выполнения поставленной задачи.

Работая в «Донгипрошахте» к выполнению срочных работ мне было не привыкать, но с таким заданием я столкнулся впервые. У меня не было ни плана АЭС, ни характеристик грунтов, ни других исходных данных. Всё, что рассказал нам Геннадий Михайлович, он объяснял, как говорится, «на пальцах».
Сразу же после общения с директором Владимир Григорьевич Бурковский и я приступили к выполнению поставленной задачи. Атомную электростанцию до этого ни он, ни я не видели даже издалека. Как там всё устроено – не имели ни малейшего понятия. В нескольких справочниках, которые я взял в тот день в нашей институтской технической библиотеке, никаких подсказок на этот счёт не нашлось. Единственный вариант, который тогда у нас возник – это пройти для начала шурф и потом оттуда провести выработку под реактор. Ничего принципиально нового в таком решении не было – так начинается строительство любой шахты.

Наша работа затянулась до 3-х часов ночи. Домой приехал под утро. Когда, немного поспав, я стал собираться в институт, жена с упрёком напомнила: «Я же просила тебя прийти вчера с работы пораньше!» - накануне, 5-го мая, у неё был день рождения. Мне не хотелось ничего ей объяснять, но когда она сказала: «Ты хоть сегодня нигде не задерживайся», не удержался и съязвил: «Ты уж лучше об этом помолчи, а то на работе снова возникнет какой-нибудь аврал!».

К назначенному времени мы представили эскизные разработки Геннадию Михайловичу Цурпалу. Он внимательно посмотрел наш эскизный чертёж с предварительными расчётами, задал несколько уточняющих вопросов и тут же поспешил с этими материалами к министру угольной промышленности Украины Николаю Сафоновичу Сургаю (министерство находилось неподалёку от нашего института). Возвратившись часам к 10-ти утра в «Донгипрошахт», Цурпал вызвал к себе в кабинет меня и Николая Александровича Гуртового (он возглавлял в институте отдел организации строительства). Без каких-либо предисловий директор сказал: «Даю вам два часа на сборы – сегодня едем в Чернобыль». Для меня такой поворот дела стал полной неожиданностью, но раз надо ехать – значит надо. Никаких колебаний на этот счёт у меня не возникло.

Быстро съездив домой, я взял всё необходимое для командировки и вернулся в институт. Жене и дочери о поездке в Чернобыль ничего говорить не стал – чего их зря волновать? Тем более, что в течение года я обычно месяц-полтора проводил в командировках, так что они к подобным отъездам привыкли и лишних вопросов мне не задавали.

Из института нашу группу на микроавтобусе министерства отвезли в аэропорт. По маршруту движения нас сопровождал автомобиль ГАИ, так что до цели мы доехали очень быстро. В аэропорту почти не задержались и ближайшим рейсовым самолётом «Аэрофлота» вылетели из Донецка в Жуляны. Там нас встретил водитель служебного микроавтобуса, и на нём мы уже в сумерках добрались до пгт. Иванков. Оттуда Геннадий Михайлович связался по телефону с оперативным штабом Минуглепрома СССР, находившемся в Чернобыле. Там распорядились, чтобы мы заночевали в Иванкове, а на следующее утро прибыли в штаб.

Пока мы находились в здании, откуда Цурпал звонил руководству, туда зашли несколько человек, похожих на японцев. Они что-то замеряли своими дозиметрическими приборами, покачали головами и вскоре ушли из помещения. Кто они такие и как оказались в Иванкове – этого я не знаю. Не исключаю, что это были иностранные журналисты, которые пытались попасть на место аварии. Позже, уже в Чернобыле, кто-то мне сказал, что по оценкам японских учёных через 10 лет после аварии 50% ребят, работающих на ЧАЭС, уже не будет в живых. Действительно ли они такое говорили или нет – я не знаю, но среди «ликвидаторов» такие разговоры тогда ходили.

На следующее утро – это было 7-го мая - в оперативном штабе Минуглепрома нам более подробно рассказали о предстоящей работе и поставили задачу детализировать разработанный в Донецке проект и «привязать» его к конкретной местности. Мы тут же приступили к работе.
Задач тогда перед нами стояло много, и выполнить их надо было в очень жёсткие сроки. Трудились мы по 16-18 часов с перерывами только на еду и сон. Обстановка была такой, что не расслабишься – информация о происходящем внутри разрушенного реактора доходила очень тревожная. Неожиданно 8-го мая поступило распоряжение завершить нашу работу и возвращаться в Донецк – построить защитную плиту, мол, шахтёры, всё равно не успеют, а «капля» вот-вот прожжёт фундамент.

Вечером 9-го мая - в День Победы - мы втроём прилетели в Донецк. Наш празднично украшенный, красивый город разительно контрастировал с тем, что ещё несколько часов назад я видел в Чернобыле. От этого происходящее в зоне АЭС казалось ещё более трагичным.
Дома я пробыл не долго. Уже на следующий день – 10-го мая - поступила команда возвращаться обратно в Чернобыль и продолжать нашу работу над проектом. Видимо, где-то на самом высоком уровне приняли решение всё же строить защитную плиту под реактором. В этот раз до Чернобыля мы добирались автобусом вместе с сотрудниками «Шахтостроя». Ехали туда весь день, прибыли на знакомое уже нам место поздно ночью, и утром следующего дня снова приступили к работе.

Первоначально предполагалось начинать проходку напротив руин реактора. Но при привязке эскизного проекта к конкретным условиям оказалось, что выполнение работ по намеченному плану слишком трудозатратно и связано с повышенной радиационной опасностью. Относительно недавно я прочёл в опубликованных воспоминаниях Геннадия Михайловича Цурпала, что для защиты от радиации хотели возвести укрытие из железобетонных плит толщиной в 9 метров, высотой до 15-17 метров и длиной порядка 35-ти метров [збірник спогадів і публікацій «Їх подвиг – Чорнобиль», УкрНДІпроект, 2006 р. - тут і далі у квадратних дужках примітки Національного музею «Чорнобиль»]. И вот под прикрытием такой стены шахтостроителям предстояло вести свои работы. Вполне понятно, что и при строительстве такого сооружения, и при проведении шахтных работ значительное количество людей получили бы огромные дозы облучения. Поэтому был разработан вариант с проведением выработки из освободившегося котлована со стороны 3-го реактора.

Для уточнения условий реализации такого плана 13-го мая Владимир Григорьевич Бурковский, группа инженеров-шахтостроителей и я поехали на защищённом свинцовыми листами автобусе на станцию. При подъезде к АЭС заметили брошенную чёрную автомашину «Волга» с распахнутыми дверцами. Она стояла возле моста через канал. В следующий наш приезд на ЧАЭС её на этом месте уже не было. Возле самой же станции мне бросилась в глаза надпись на крыше административного здания: «Чернобыльская АЭС имени В.И. Ленина работает на коммунизм!». После тех событий, которые произошли на 4-м энергоблоке 26 апреля, этот лозунг я воспринял, как циничную насмешку. Несколько дней спустя в Чернобыле мне встретился парторг станции, и я сказал ему об этом. В ответ он только грустно скривил губы – видимо, я был уже не первым, кто обращал его внимание на несуразность этой надписи…

Пройдя через КПП станции, наша группа на армейском бронетранспортёре поехала к месту предстоящих работ. Внутри такой машины я оказался впервые и с интересом рассматривал, как там всё устроено. Водитель пальцем показал мне на радиометр – его стрелка постоянно «металась» вправо-влево. Какие именно величины показывал прибор, сказать не могу – у меня тогда были только самые общие представления о радиации и я ещё плохо ориентировался во всех этих рентгенах-миллирентгенах.

А перед этой поездкой, пока мы стояли на площадке, где размещался десяток БТРов, я случайно стал свидетелем разговора нескольких молодых солдат-водителей. Один из них с нотками вызова в голосе сообщил собеседникам: «У меня уже 25 рентген!». А другой ему в ответ: «А у меня 27!». Мне тогда подумалось: «Ребята-ребята, чем же вы хвастаетесь! Ладно, я уже пожил - мне 40 лет, а у вас-то всё ещё впереди. Как все эти рентгены скажутся потом на вашем здоровье?»…

Водитель бронетранспортёра привёз нас на площадку между АБК-2 и третьим блоком, мы договорились, что через час он нас заберёт, и БТР уехал. Ближе к 3-му энергоблоку увидели котлован. Изначально он был метров 10 в длину и 4-5 метров в ширину (это с откосами). Глубина – около 5 метров. В дальнейшем шахтостроители его ещё больше углубили и расширили. Кто-то нам сказал, что первоначально из котлована планировали бурить горизонтальные скважины и по ним подавать жидкий азот для заморозки грунта под фундаментом 4-го реактора. Но от этого проекта впоследствии почему-то отказались, и на момент нашего приезда на станцию котлован оказался свободен. Никакой техники в нём и рядом с ним на тот момент не оказалось, лишь на краю котлована, ближе к стене 3-го блока стоял большой японский подъёмный кран «Komatu». Позже его оттуда убрали. Нас этот котлован здорово выручил. Он находился под прикрытием здания 3-го энергоблока и радиационная обстановка там была не такой кошмарной, как рядом с разрушенным 4-м энергоблоком. Так что вариант с использованием уже имеющегося котлована оказался в той ситуации оптимальным.

После отъезда БТРа Бурковский и я занялись геодезической съёмкой - надо было «привязать» свой чертеж к местности. Никаких специальных инструментов для такой работы у нас не было, все измерения проводили «на глаз». Как и предполагали, эта работа заняла около часа. Завершив её, мы и шахтостроители (чем там в это время занимались они - я не обратил внимания, так как был поглощён своими делами) спустились в котлован. Там и ждали БТР. А он приехал только часа через два. Пока его не было – мы «травили» байки и анекдоты. Мысли об опасности у меня тогда не возникли, да и настроен я был оптимистично: «Ничего, как-то всё да обойдётся!».

Побывав на территории АЭС, мы в Чернобыле продолжили трудиться над проектом проходки и строительства защитной плиты. В конечном итоге к основному чертежу было подготовлено ещё и около 30-ти дополнительных. А ещё был составлен график работ, расчёт необходимых материалов и механизмов. Сметную стоимость проекта мы не выясняли – она в то время никого не интересовала. Сколько надо было средств на ликвидацию аварии – столько тогда и выделяли.

Проходка штрека началась, кажется, 14-го мая. К этому времени ещё не вся проектная документация была окончательно готова, но все необходимые чертежи для начала работ мы уже сделали. Каждый день нам поступали какие-то новые вводные, и нашей задачей было оперативно и качественно на них реагировать. Какие именно решения принимались в ходе заседаний Правительственной комиссии и оперативного штаба Минуглепрома, мой коллега Николай Александрович Гуртовой и я, разумеется, не знали - мы тогда были всего лишь исполнителями. Полностью находился в курсе всех событий по постройке защитной плиты только директор нашего института Геннадий Михайлович Цурпал. На его плечи лег тогда очень большой груз ответственности. Он напрямую общался с руководителями самых разных уровней, ежедневно отчитывался перед министром Минуглепрома Щадовым и его заместителями о проделанной работе. Одновременно ему надо было держать под контролем десятки вопросов, связанных с разработкой и утверждением необходимой проектной документации.

Обстановка в Чернобыле была очень напряжённой, спрос за выполнение поставленных задач – самый строгий. Ещё в первую неделю нашей командировки у Геннадия Михайловича Цурпала, видимо, случился гипертонический криз. Он ходил с воспалёнными красными глазами, но на здоровье не жаловался, и продержался в Чернобыле до 20-го мая, пока его не сменил главный инженер нашего института Владимир Иванович Солдатов. Тогда же приехали и наши сменщики – специалист горного отдела Борис Борисович Зельдин и заместитель начальника отдела организации строительства Виктор Васильевич Зайцев. Николай Александрович Гуртовой и я уже было собрались уезжать в Донецк вместе с Цурпалом, но Владимир Иванович Солдатов попросил нас остаться на несколько дней и помочь их группе войти в курс событий. И хотя мы настроились на отъезд, разумеется, задержались в Чернобыле ещё на несколько дней. Домой уехали 25 мая 1986 года. К тому времени завершались работы по прохождению штрека и велась подготовка к устройству защитной плиты.

К сожалению, никаких рабочих блокнотов или тетрадей той поры у меня не сохранилось. После каждой поездки на АЭС мы проходили через санпропускник, а там у нас безжалостно изымали всё, что было загрязнено выше допустимой нормы. В первую свою поездку на АЭС я имел неосторожность взять с собою наручные часы. Так при выходе со станции дозиметристы потребовали их снять и сдать на захоронение. Мне с трудом удалось отговорить их от этого. Поэтому во время последующих поездок на станцию я старался не брать с собою ничего лишнего, а необходимые записи делал на каких-то клочках бумаги, которые затем приходилось выбрасывать. Хорошо, что мы жили в одном общежитии с донецкими проходчиками, и те обеспечивали нас сменной одеждой. А так бы пришлось ходить в тех обносках, которые нам выдавали в санпропускнике (при первых посещениях станции в сменную одежду мы, увы, не переодевались, а в той, которой мы работали, нас с территории АЭС не выпускали).

Сложных ситуаций в то время возникало много, но для меня как проектировщика, пожалуй, самым тревожным оказался момент, когда из котлована доложили, что проходческий щит, дойдя до начала фундамента 3-го энергоблока, во что-то уперся и его не удаётся продвинуть дальше. А в те дни остановка работы шахтёров даже на 10-15 минут воспринималась как чрезвычайное происшествие - руководство тут же начинало «метать громы и молнии». График работы проходчиков был расписан в буквальном смысле по минутам, и за его выполнение строго спрашивали.

А заволновался я тогда в связи с тем, что при разработке проекта проходки точных сведений о глубине фундаментов 3-го и 4-го энергоблоков у нас не было. Приехав в Чернобыль, мы попросили дать нам хоть какие-нибудь строительные чертежи АЭС, но их почему-то не нашли. Всё, чем нас смогли обеспечить – это цветным презентационным проспектом Чернобыльской АЭС. В нем среди прочей информации о станции был и чертёж поперечного разреза одного из блоков. Мы прикинули, в каком масштабе он выполнен, и по нему рассчитали на какой глубине вести проходку. Вполне понятно, что с точностью до сантиметров сделать это было невозможно, и кода стало известно об остановке щита, сердце моё дрогнуло: неужели мы «промахнулись» и щит упёрся в фундамент? Хуже всего, если бы пришлось «счесывать» бетон по всей длине проходки – это бы существенно замедлило движение вперёд. К счастью, довольно скоро выяснилось, что причиной остановки стал небольшой наплыв бетона – видимо, при отливке фундамента из-за щели в опалубке где-то произошла утечка раствора. С помощью отбойных молотков этот наплыв довольно быстро убрали, и работа по проходке туннеля продолжилась.

Впоследствии мы с улыбками вспоминали эту ситуацию, а тогда… Нам ведь говорили, что «капля» вот-вот может прожечь фундамент реактора и вся надежда на нашу защитную плиту. Почему шахтёры и работали в таком высоком темпе, с такой самоотдачей. Мы тогда считали каждый сантиметр проходки, радовались каждому пройденному метру. Ажиотаж вокруг строительства туннеля и защитной плиты был очень большим. Среди проходчиков у меня нашёлся знакомый – заместитель главного инженера шахтостроительного управления (он, увы, уже умер). Так на него, беднягу, было больно смотреть – он заметно осунулся, похудел. Это притом, что кормили нас там довольно хорошо. Кроме тяжелого физического труда людей тогда сильно изматывало и большое нервное напряжение. Самым главным тогда был фактор времени.

Мы рассчитали, что на выполнение всех работ по устройству бетонной плиты необходимо 679 часов. Завершить её строительство планировалось 30 июня 1986 года. Но когда проект со всеми расчётами утверждали у Председателя Государственной комиссии – заместителя председателя Совета Министров СССР Льва Алексеевича Воронина, он написал на чертеже «Со сроком окончания 27.06.1986». Уложиться в такие временные рамки оказалось чрезвычайно сложно. Но это было сделано! Шахтёры и все другие специалисты, принимавшие участие в этой работе, без всякого преувеличения совершили тогда самый настоящий трудовой подвиг!

Первоначально мы планировали вести проходку обычным способом – с помощью отбойных молотков и лопат, используя в качестве крепи деревянные опоры. Уже в Чернобыле родилась идея применить для прокладки штрека (туннеля) механизированный проходческий щит. По своей сути это устройство – труба большого диаметра, оснащённая специальными механизмами. Щит обеспечивает защиту забоя от обрушения. Под его прикрытием производят выемку грунта, который затем вывозят через построенный туннель на вагонетках. Для продвижения щита вперед используются гидравлические домкраты, которые упираются в готовый участок тоннельной обделки и таким образом толкают щит вперед. И ещё одно важное преимущество такого устройства – с его помощью можно собирать кольца обшивки штрека из небольшого количества крупных элементов – так называемых тюбингов. Это позволяет значительно повысить скорость проходки.

Классического механизированного шахтного щита достаточно большого диаметра тогда почему-то не нашлось, и нам пришлось воспользоваться метростроевским. Его привезли из Киева. А он в проходке всего лишь 2,2 метра, а внутри - 1,8 метра. Но выбирать не приходилось – пришлось приспосабливать то, что есть. Когда проходят штрек в шахте, то там в соответствии с правилами техники безопасности выдерживают все необходимые расстояния, все зазоры, обозначают проходы, опасные места. А здесь диаметр проходимой выработки оказался очень маленьким – в нём едва помещалась вагонетка. А ведь ещё надо было протянуть трубы вентиляции, электрокабели. Всё это размещалось на тюбингах, и между вагонеткой и обшивкой штрека человек еле-еле мог протиснуться. Поэтому, когда начались работы по прокладке туннеля, то мы, проектанты, в основном занимались своей работой в котловане, а в штрек заходили только при крайней необходимости – не будут же из-за нас останавливать проходку. Признаться, я тогда очень переживал – не дай бог кого-то из рабочих в тесноте придавит вагонеткой, но, к счастью, всё обошлось.

Для работы нам выделили помещение в здании бывшего чернобыльского районного отдела народного образования. Там же находились штаб Минуглепрома и нарядная проходчиков. Это было удобно – мы постоянно находились в курсе хода работ в штреке, и если к нам, проектировщикам, возникали какие-то вопросы – оперативно на них отвечали. Кульмана [креслярський прилад пантографної системи у вигляді дошки, встановленої вертикально або під кутом] у нас не было. Все чертежи выполняли на обычном канцелярском столе. Но для меня это не составляло никакой проблемы – поездки в командировки на шахты научили обходиться минимумом чертёжных принадлежностей, при необходимости я мог набросать эскиз, как говорится, и на колене.


Со временем нам в Чернобыль доставили все необходимые справочные материалы. А первоначально их не было, и доходило до того, что мы выходили во двор АЭС и измеряли габариты стоящих там грузовых машин разных марок – надо было прикинуть какие из них смогут заехать в котлован, а какие нет. Из всего измерительного инструмента у нас в то время была, пожалуй, только рулетка. Уже позже туда чего только ни привезли! Однажды я пошёл на склад узнать, какие там есть стройматериалы, и увидел ЭВМ (электронную вычислительную машину). А это не то что современный компьютер, который можно унести в руках, а несколько десятков ящиков с аппаратурой и каждый размером с бытовой холодильник. Зачем эта громадина понадобилась тогда в Чернобыле – выяснять не стал. У меня тогда было полно других забот.

Чтобы обеспечить шахтостроителей необходимым количеством копий чертежей мы ездили пару раз в киевский институт «УкрНИИпроект». Ксероксов тогда ещё не было, и для размножения чертежей применялась контактная печать на светочувствительной бумаге. Репродукции, которые получались в результате, назывались «синьками». Институт находился неподалёку от столичного Центрального универмага. Впоследствии в этом здании разместили Министерство угольной промышленности Украины.

Первая поездка в Киев далась нам с большим трудом. На всех контрольных пунктах нашу машину останавливали и направляли на ПуСО [пункт специальной обработки]. Так что добираться до столицы пришлось довольно долго. На нас были белые станционные спецовки, и по ним киевляне сразу узнавали, что мы из Зоны аварии. Когда во время поездок в столицу заходили в продуктовые магазины, то покупатели расступались и пропускали нас к прилавку без очереди – в то время к «ликвидаторам» относились с большим уважением.

А в первые дни командировки Николай Александрович Гуртовой и я были одеты в те же костюмы, в которых до этого ходили на работу – только галстуки сняли (перед поездкой Цурпал сказал нам одеться во что-то похуже, но не полетишь же в рейсовом самолёте в каком-то тряпье). Правда, через несколько дней меня в этой одежде увидел министр угольной промышленности СССР Михаил Иванович Щадов. Он спросил: «Ты что, уезжать собрался?». Я ему объяснил, что кроме этого костюма у меня с собою ничего нет. После этого нам выдали спецодежду, а наши костюмы, разумеется, пришлось выбросить. Домой из командировки мы возвращались в тёмно-синих «робах», которыми нас выручили шахтопроходчики.

После возвращения в Донецк я снова приступил к исполнению своих обычных служебных обязанностей. Работу в Чернобыле мне засчитали как обычную командировку с 8-ми часовым рабочим днём. Правда, где-то через полгода или год нам выписали премию – каждому по 5-месячному окладу. Для меня это стало неожиданностью – на какие-либо поощрения за работу на ЧАЭС я не претендовал.

Первые годы после работы в Чернобыле чувствовал себя вполне нормально, а в начале 1990-х годов на меня одна за другой стали валиться болезни. Еле упросил врачей, чтобы мне дали не вторую, а третью группу инвалидности - хотел ещё поработать в институте на прежней должности. Там трудился до 2011 года.

От нашего «Донгипрошахта» в ликвидации последствий Чернобыльской аварии приняли участие 7 человек. Шестеро – в мае-июне 1986 года, и одного нашего сотрудника через военкомат призвали на ЧАЭС несколько позже. В начале 1990-х годов директор института Владимир Иванович Солдатов, сменивший на этом посту Геннадия Михайловича Цурпала, отдал всем «ликвидаторам» нашего института первые экземпляры чернобыльских командировочных предписаний. Говорит: «Пусть лучше эти документы будут у вас на руках - мало ли как оно потом сложится». Спасибо ему - впоследствии мне это очень пригодилось при оформлении пенсии и инвалидности. Знаю, что так с подтверждающими документами повезло далеко не всем «ликвидаторам», и многим людям приходилось обращаться за соответствующими справками в архивы.

А вот справки о полученной дозе облучения при отъезде из Чернобыля нам почему-то не выдали. В начале 1990-х годов пришлось по этому поводу писать во Всесоюзный научный центр радиационной медицины, который находился в Киеве [зараз це Національний науковий центр радіаційної медицини Національної академії медичних наук України].Там специалисты определили, что моя доза облучения составила 42,0 бэр.


Что касается плана проходки под реактор и чертежей к нему, то после окончания работ на ЧАЭС всю эту документацию привезли в Донецк, и она хранились в архиве нашего института. После обращения ко мне научного сотрудника Национального музея «Чернобыль» я попытался узнать о судьбе этих документов, но пока безрезультатно. Не теряю надежды, что эти реликвии всё же где-то сохранились и когда-нибудь их удастся обнародовать. А пока передаю для публикации чертёж проходки, выполненный мною в октябре этого года по просьбе сотрудников Музея».









https://www.facebook.com/NationalChernobylMuseum/photos/pcb.2108806355910231/2108783672579166

Если Вам понравилась новость поделитесь с друзьями :

html-cсылка на публикацию
BB-cсылка на публикацию
Прямая ссылка на публикацию

• Share this on Facebook
• Tweet This!
• Add this to Google Bookmarks
• Add this to Yandex.Bookmarks
• Blog this on Blogger