Участникам ЛПК на ЧАЭС, пострадавшим от радиации, потерявшим кормильца, ВВЗ, ЕДВСергей Иванович Пархоменко - о своей службе в Чернобыльской зоне » Чернобыльский Спас
Да, хорошо что в судебные тяжбы не пошло дело. Но ведь необходимо отметить пользу сайта и всеобщие наши усилия.В том числе и в комментариях обсуждение создавшейся проблемы. Мы точно знаем, что злободневные проблемы мониторятся различными государственными органами, различных уровней, в том числе министерством труда Республики Крым и администрацией главы Республики Крым. С очень большой вероятностью на изменение своей позиции администрацией Раздольненского сельского поселения повлиял именно этот фактор, размещение на сайте Чернобыльский спас публикации об их заблуждении и противоправных действий против Чернобыльца. Что то же подтолкнуло их к изменению позиции. Уважаемые коллеги, собратья, товарищи! Огромное всем вам спасибо за участие в обсуждении проблем , не равнодушие, участие работу и ваш профессионализм. Вместе мы и далее будем побеждать.
Спасибо, уважаемый Александр Алексеевич за Ваше неравнодушие, неподдельный интерес к состоянию граждан, подвергшихся воздействию радиации (в частности крымских) и за участие в разрешении их проблем. Админ. сайта
Очень жаль, что в моих комментариях Вы увидели, что моя \"цель вашей не помогать своим коллегам а всячески поносить и хаить работу своих товарищей\". При таком отношении к мнению других лиц (в том числе к моему мнению, человека, который с момента выхода чернобыльского закона в мае 1991 года помог тысячам чернобыльцев и членам их семей) Ваша работа рискует не достичь желаемых для Всех нас результатов.
Курсанты Костромского высшего военного командного училища химической защиты и офицеры 25-й ОБрХЗ. Август 1986 г. палаточный лагерь 25-й отдельной бригады химической защиты, который находился вблизи села Ораное Киевской области. На фото слева направо: курсант Пархоменко Александр, командир 1-го взвода радиационной и химической разведки старший лейтенант Мирный Сергей, курсант Агеев Игорь, командир 2-го взвода радиационной и химической разведки - фамилия не установлена, курсант Розенков Виктор.
Научные сотрудники Национального музея «Чернобыль» постоянно собирают, систематизируют, анализируют и обнародуют документы, фотографии, артефакты и воспоминания участников чернобыльских событий. Один из разделов этой работы направлен на сбор материалов, рассказывающих об участии военнослужащих срочной службы в ликвидации последствий Чернобыльской катастрофы. И эта кропотливая, многовекторная работа приводит порой к неожиданным открытиям. Так, например, относительно недавно удалось установить, что к работе в зоне аварии привлекались не только отдельные курсанты львовского и харьковского пожарных училищ (об этом хорошо известно), но и целые курсы военных училищ химической защиты.
Так, с 1 по 30 июля 1986 в работах на территории Зоны отчуждения участвовали 198 курсантов 3-го курса Тамбовского высшего военного командного Краснознаменного училища химической защиты. Затем в зоне аварии в течение месяца находились 130 курсантов Саратовского высшего инженерного училища химической защиты. А в августе их сменили почти 200 курсантов 2 батальона Костромского высшего военного командного училища химической защиты. Согласно положениям советских законов все они до получения офицерских званий считались военнослужащими срочной службы.
Научным сотрудникам Музея удалось встретиться с одним таким бывшим курсантом, а ныне киевлянином, полковником в отставке Сергеем Ивановичем Пархоменко. Вот что он рассказал о своей службе в Чернобыльской зоне:
«На время аварии на Чернобыльской АЭС я был курсантом третьего курса Костромского высшего военного командного училища химической защиты (КВВКУХЗ). О взрыве на атомной станции мы, курсанты, узнали уже на следующий день - 27 апреля, за два дня до официального объявления об этом в советской прессе. По линии оперативных дежурных тогда прошла какая-то информация, и от наших командиров первые, ещё самые общие сведения о произошедшем, стали известны и нам. Спустя какое-то время в командировку в район аварии поехали несколько офицеров нашего училища.
Мы же продолжали учиться – полным ходом шла подготовка к сдаче экзаменов и зачётов летней сессии. Каких-то сугубо профессиональных деталей происходившего на ЧАЭС и вокруг неё преподаватели нам не доводили – они и сами мало знали о том, что там происходит. Основным источником новостей тогда являлись средства массовой информации, а в них сообщалось, что «обстановка в зоне аварии постепенно улучшается». Но когда мы выезжали на занятия в учебный центр (он находился за 30 км от Костромы), то по дороге видели, что на въездах в город возле постов ГАИ [государственной автомобильной инспекции] стоят дозиметристы. Для нас это был сигнал - радиационное загрязнение (тогда говорили «заражение») после взрыва на ЧАЭС вышло далеко за пределы зоны аварии.
Уже на 2-3 день после официального объявления об аварии у меня появилось предчувствие, что без нас, курсантов-химиков, в Чернобыле не обойдутся - даже из скупых сообщений газет напрашивался вывод, что там произошло что-то очень масштабное, из ряда вон выходящее. Такие же мысли появились и у многих моих однокурсников. Конечно же, мы ними делились, обсуждали варианты того, каким может оказаться наше участие в ликвидации последствий аварии.
Незадолго до тех событий я занимался курсовой работой на тему «Воздействие ионизирующих излучений ядерного взрыва на полупроводниковые материалы». По ходу дела прочёл тогда много специальной литературы. И не только обязательной, но и дополнительной, в том числе и с грифом «Секретно», так что достаточно хорошо представлял, каким образом радиация воздействует не только на радиоаппаратуру, но и на людей. Позже в зоне ЧАЭС столкнулся с этой близкой мне темой, что называется, на практике – из-за высокой ионизации воздуха на участках радиационного загрязнения модные тогда наручные электронные часы выходили из строя, так как у них довольно быстро разряжались элементы питания.
В середине мая в училище заговорили о предстоящей поездке в Чернобыль, как о факте. Решение об этом приняло руководство химических войск Министерства обороны СССР. Ими тогда командовал генерал-полковник Владимир Карпович Пикалов (в декабре за умелые действия в Чернобыле и личный героизм ему присвоили звание Героя Советского Союза). По этому поводу вышла соответствующая директива начальника Генштаба Вооружённых Сил СССР. Но первыми в Зону аварии направили не нас, а курсантов Саратовского командно-инженерного училища химзащиты, затем – Тамбовского, а мы (около 200 человек) оказались там в августе 1986 года. Это поездку нам засчитали, как плановую месячную стажировку в войсках на должностях командиров взводов. Годом ранее, после окончания второго курса, я уже стажировался на должности командира отделения в отдельном батальоне химической защиты, который дислоцировался в Вязниках. Но это была самая обычная стажировка.
В числе моих однокашников по курсантскому взводу был Петя Чичирко. Его родные жили в Овручском районе Житомирской области. После взрыва на ЧАЭС их куда-то эвакуировали, и ему дали десять суток отпуска, чтобы он помог семье устроиться на новом месте. Возвратившись в училище, он кое-что рассказал нам о происходящем в тех краях. Упомянул в частности о том, что там усиленный радиационный контроль, все продукты проверяют на предмет радиационной загрязнённости, население встревожено. Так что на момент объявления о стажировке в Чернобыле мы понимали, что поедем совсем не на прогулку. Но то, с чем позже довелось столкнуться в Зоне отчуждения, оказалось куда суровее и трагичнее, чем виделось до нашей поездки.
Врезался в память день отъезда. Накануне все мы постриглись налысо, так как знали, что волосы больше других участков тела загрязняются радиоактивной пылью. До этого на полевые занятия нас возили грузовыми машинами, а тут впервые посадили в новенькие автобусы «Икарус», и в сопровождении автомобилей милиции и ВАИ [военной автомобильной инспекции], с включёнными «мигалками» повезли на вокзал. Прохожие на улицах Костромы останавливались и, как мне показалось, с тревогой и сочувствием всматривались в наши лица. Слухи тогда распространялись очень быстро, и в городе знали, куда мы едем.
Одно из самых тяжёлых для меня воспоминаний – проводы на железнодорожном вокзале. Весь перрон был заполнен людьми – многие мои однокурсники, как и я, были костромичами или жителями ближайших окрестностей. У меня и сегодня перехватывает горло, когда вспоминаю глаза своих родителей в последние минуты прощания. Мы, пацаны, тогда ещё многого не понимали, не особо задумывались о своём будущем, а они, конечно, переживали и за наши жизни, и за здоровье, и за будущих внуков… Провожали, как на войну. Когда поезд тронулся и училищный оркестр заиграл «Прощание славянки», слёзы появились на глазах не только провожающих, но и, что теперь скрывать, у нас, курсантов…
В Москве сделали пересадку. Там же мы попрощались с частью наших однокурсников - наша третья рота переехала на Киевский вокзал, а четвёртая – на Белорусский (нас ещё в училище расписали по разным секторам Чернобыльской зоны, и поэтому станции назначения оказались разными). Курсовые командиры, как и положено, запретили нам покидать вокзал, но где там – большинство ребят поехало смотреть город: когда ещё окажемся в столице? Никаких документов на право увольнения у нас, разумеется, не было, но патрули (а они в Московском гарнизоне особенно свирепые), узнав, что мы направляемся в Чернобыль, нас не задерживали.
В Киеве нас встретили, но выяснилось, что автомобили, которые направили за нами, оказались загрязнены радиоактивной пылью свыше установленного предела, и в город их не пропустили. Пока искали замену этому транспорту, оформляли необходимые документы на перевозку – прошло немало времени. Наконец машины пришли, но в меньшем, чем ожидалось, количестве. Но ехать-то надо, и мы с шутками и прибаутками набились в кузова грузовиков свыше всех допустимых норм. И в такой неимоверной тесноте поехали к месту стажировки.
Периодические проверки пропусков, указатели с надписью «Хозяйство Педана», «Хозяйство Клименко», палаточные городки вдоль дороги, большое количество военной техники вокруг напомнили мне кадры фильмов о войне. Стало немного не по себе, все мы были заметно взволнованы, шутки постепенно иссякли.
Нашу курсантскую роту распределили по разным воинским частям. Около 30 человек, в том числе и я, попали в 25-ю бригаду химзащиты Киевского военного округа. Она дислоцировалась возле села Ораное за 7 км от границы Зоны отчуждения. Пока решали вопрос с нашим размещением, оформляли соответствующие документы, мы расположились возле КПП под большим старым дубом. И по мере движения тени от его кроны (день выдался жаркий, а воды у нас не было) мы всё время пересаживались с одного места на другое. Интересно, уцелело ли это дерево?
Меня распределили в один из взводов батальона радиационной и химической разведки 25-й бригады химзащиты. Командир моего взвода старший лейтенант Сергей Мирный оказался офицером запаса. Со временем у нас сложились очень хорошие отношения, которые мы поддерживаем до сих пор. После развала СССР мы одно время друг друга «потеряли». А в начале двухтысячных годов, когда я попал служить в Киев, шёл однажды по книжному рынку на Петровке, выбирал, чтобы купить. Когда смотрю - на полке стоят две книги на интересующую меня тему. Одна называлась «Ликвидаторы. Чернобыльская комедия», а вторая «Живая сила. Дневник ликвидатора». Автор – Сергей Мирный. Полистал их – да, тот самый командир взвода разведки Сергей Викторович Мирный. Через продавцов, их знакомых, и знакомых их знакомых я его разыскал. На тот момент он водил экскурсии по Чернобыльской зоне. Теперь мы уже не «теряемся».
Солдат и сержантов моего взвода призвали на так называемые «военные сборы» из 6 или 7 областей юго-востока Украины. Все они оказались гораздо старше меня, средний возраст был где-то в районе сорока, а, возможно, и больше, лет. Я оказался самым младшим не только в своём взводе, но и в нашей роте.
Взвод радиационной и химической разведки, в котором я стажировался, занимался своими прямыми обязанностями – каждый день мы выезжали на БРДМ-2РХ по установленному маршруту и в определенных точках производили замеры уровней радиации. Пользовались прибором ДП-5В – других тогда у нас не было. Он себя показал неплохо, был достаточно надёжен, но, увы, не рассчитан на точные измерения малых уровней радиации.
Иногда в разведотделе штаба сектора Министерства обороны нам давали какие-то дополнительные задания: проехать ещё по каким-то другим сёлам, произвести там замеры, нанести данные на карту и представить всё в опергруппу. Работа, вроде, не самая опасная, но пока колесишь по просёлочным дорогам столько пыли нахватаешься! Наш БРДМ, разумеется, был оборудован системой фильтрации воздуха, но попробуй усиди в этой разогретой солнцем металлической коробке при закрытых люках. Август тогда выдался жарким, пот с нас лился ручьями. Как позже выяснилось, за время стажировки все курсанты нашей роты заметно похудели.
Порою в ходе разведки выяснялось, что в тех населённых пунктах, где ещё жили люди, уровни радиационного загрязнения превышают допустимые, а в соседних, уже отселённых сёлах, они ниже разрешённого порога. Бывало и так, что делаешь замеры в одном, втором, третьем месте – всё нормально. А отойдёшь чуть в сторону – буквально на 2-3 метра - и прибор фиксирует резкое возрастание уровня радиации. Помню, однажды мы наткнулись на брошенный кем-то радиоуправляемый бульдозер. Измерили его гусеницы – 3 рентгена! Почему и как он оказался в стороне от АЭС и могильников – выяснить не удалось. Такие данные мы наносили на карты или схемы, докладывали о них в вышестоящие штабы.
Уже когда мы возвратились в Кострому, мои однокурсники рассказывали, что во время выполнения поставленных задач они иногда сталкивались с довольно высокими уровнями радиации, но это носило эпизодический характер. К работам на самой ЧАЭС, к счастью, никого из нас не привлекали. Но и без этого вокруг находилось столько радиоактивной «грязи», что строго придерживаться правил радиационной гигиены оказывалось довольно проблематичным. БРДМ нашего взвода, например, из-за высокой загрязнённости время от времени не пропускали на пунктах дозиметрического контроля и направляли на ПУСО. Разумеется, мы покорно туда следовали. Но сколько бы ни мыли нашу машину (на нижней части корпуса постепенно стёрли почти всю краску), уровни загрязнения не уменьшались – видимо, излучал уже сам металл. Дозиметристов наши проблемы не волновали – они не поддавались ни на какие уговоры: «Не пропустим!» - и всё. В таких случаях мы не вступали с ними в долгие споры, а тихонько, не привлекая к себе внимания, отъезжали куда-нибудь в сторону, наш водитель опускал два дополнительные колеса (они предназначались для повышения проходимости машины) и, преодолевая рвы и насыпи, успешно объезжали пункт радиационного контроля.
Внутри машины радиационная ситуация была несколько лучше. Уже не помню точных цифр (где-то у родителей хранится мой блокнот с рабочими записями – постараюсь его отыскать), но, с некоторой натяжкой эксплуатация БРДМа в таком состоянии ещё допускалась. Хуже всего, конечно, приходилось водителю. Нет-нет да возникали какие-то неисправности, ему приходилось их устранять. А это значит - соприкасаться с ходовой частью, двигателем (воздушный фильтр очень быстро превращался в мощный источник ионизирующего излучения), другими загрязнёнными деталями и агрегатами машины. Позже вся такая техника оказалась на площадках отстоя, а со временем и в могильниках, но нам до поры до времени приходилось её эксплуатировать.
Наличие на местности высоких уровней радиации проявлялось ощущением привкуса металла во рту – это замечали многие. У меня в тот период появились микроскопические черные точки на зубах (зубной пастой они не счищались, и исчезли сами по себе через 2-3 месяца после возвращения из Чернобыля) и заметно пожелтели ногти на руках. Хотя, возможно, радиация здесь ни при чём - так проявились изменения в рационе питания или составе воды, которую мы там пили.
Жил я вместе со своим взводом в палатке УСБ (брезентовые палатки на деревянных каркасах, рассчитанные на проживание до 40 человек). Спал на втором ярусе двухъярусной кровати. Пол в палатке был застелен линолеумом, дневальный по несколько раз на день протирал его влажной тряпкой. Но поле есть поле – вокруг полно пыли. И хотя с нею постоянно боролись, однако она всё равно проникала во все уголки наших брезентовых жилищ, в столовую, служебные помещения.
Кормили нас хорошо, пожалуй, даже лучше, чем в военном училище. Повара были из числа всё тех же «партизан», к работе они относились с душою, придумывали, как разнообразить наше меню, сделать блюда более вкусными. Первое время ощущались проблемы с водой – все близлежащие колодцы законсервировали, и питьевую воду привозили откуда-то издалека. Мы употребляли её, в основном, в виде чая. А иногда так хотелось выпить просто чистой холодной воды. Но со временем этот вопрос решился – экипажи, которые работали на маршрутах вблизи АЭС, привозили со станции ящик-другой минералки. Она стояла в нашей палатке в свободном доступе. В бригадной лавке военторга можно было купить лимонад, что-то сладкое, печенье и даже тельняшки. По тем временам это был огромный дефицит. Я купил себе два таких «тельника». Потом и курсантом, и офицером ещё долго их носил.
Не помню, писал ли я письма родителям, а вот по телефону несколько раз с ними общался – рядом с палатками стояла телефонная будка, из которой по линиям военной связи можно было дозвониться до всех населённых пунктов Советского Союза. Но для этого надо было заранее заказать такой разговор, а затем какое-то время (иногда довольно долго) ждать пока тебя соединят с нужным абонентом. Я воспользовался такой возможностью от силы 2-3 раза, так как свободного времени было в обрез. Кроме основной работы по проведению разведки и составлению соответствующих донесений, приходилось ещё писать план-конспекты к занятиям (нас, курсантов, привлекали к инструктажам вновь прибывших «партизан» - движение людей в бригаде было очень интенсивным), заполнять документацию взвода и дневник стажировки, приводить в порядок свою одежду. К тому же, постоянно хотелось выспаться – жара, пыль, продолжительные поездки по Зоне всех нас сильно изматывали.
Безусловно, в то время я ещё не был дипломированным специалистом, но кое-что в вопросах защиты от радиации уже понимал. В училище мы изучали самые разные прикладные науки, только по химии нам читали 8 самостоятельных учебных дисциплин, и по каждой мы сдавали зачёт или экзамен. Так что я в полной мере сознавал всю ту степень опасности, которой все мы, участники ликвидации последствий аварии на ЧАЭС, каждый день подвергались. Поэтому каждый вечер, возвратившись с маршрута, обязательно тщательно мылся. Иногда, если конечно удавалось, делал это и по два раза на день. В бригаде были развёрнуты полевые бани на базе машин ГАЗ-66, так что здесь проблем не возникало. А вот с дезактивацией одежды так не получалось. В 25-й бригаде нам, курсантам, выдали форму ВСО [военно-строительных отрядов], но кепки дали от ОКЗК. ОКЗК – это общевойсковой комплексный защитный костюм. Он имел специальную пропитку и предназначался для действий на территориях, загрязнённых отравляющими веществами. Так вот свою форму я, конечно, периодически стирал, но не часто – переодеваться во что-то другое у меня возможности не было, а ходить по территории военного городка в трусах и майке не хотелось, да и запрещалось.
Теперь, годы спустя, сознаю, что некоторые вопросы обеспечения радиационной безопасности работ были тогда решены довольно поверхностно. По идее (так нам преподавали в училище) при въезде в военный городок должны были развернуть ПУСО – пункт специальной обработки. Выезжаем утром на задание – переодеваемся в нём в рабочую одежду, вечером возвращаемся – грязную одежду оставляем на ПУСО, моемся и снова надеваем чистую форму (так это организовано на АЭС). А мы в той же одежде, в которой ездили на своём БРДМе, шли в палатки, столовые, а это, безусловно, неправильно. Ненормальность таких моментов я понимал и старался придерживаться элементарных правил радиационной гигиены.
Незадолго до завершения стажировки командир нашей воинской части направил благодарственные письма моим родителям и в ту школу в Костроме, в которой я учился. Кроме того меня наградили почётным знаком ВЛКСМ «Ударник Корчагинской вахты». Его учредил Киевский горком комсомола. У меня сохранилась фотография, где я запечатлён с этим значком на куртке. На ней видно и дозиметр ИД-11, которым мы тогда пользовались.
Возвращались мы со стажировки, как и приезжали, через Киев. На вокзал пришли родители Пети Чичирко, принесли ему в дорогу большую сумку домашней еды, в которой оказалась и бутылка самогона. В вагоне уже в сумерках мы её потихоньку распили – отвели, как говорится, душу. Офицеры – командиры курсантских взводов, которые сопровождали нас в этой поездке, заметили, что мы навеселе, но к нашему удивлению шум по этому поводу поднимать не стали. Это при том, что в стране происходила антиалкогольная кампания. Наши взводные отнеслись к ситуации с пониманием, по-людски, и позже никогда нас той пьянкой не попрекали.
В Москве нас снова предупредили, чтобы мы никуда не уходили с вокзала, но, как и в предыдущий раз, почти все курсанты разъехались по столице. Я вместе со своим товарищем Витей Розенковым (сейчас он живёт в Питере) рванул в ЦУМ – нам что-то надо было купить. Около часа ходили по магазину, а затем решили где-то перекусить. Я знал хорошую пельменную возле магазина «Детский мир» - туда и пошли. Подходим к ней, а двери перед самым нашим носом закрывают (то ли на уборку, то ли на перерыв). А времени у нас было мало, искать какую-то другую столовую уже некогда – можем опоздать к отходу поезда. Вспомнил, что у меня в нагрудном кармане лежит чернобыльский пропуск (он был привязан на резинке от респиратора «Лепесток» - чтобы не потерять). Достал его и через стекло показал женщине, которая закрывала дверь. Она впустила нас в помещение. В пустой столовой нам тут же принесли две большущие тарелки пельменей и плату за них не взяли. «Какие деньги, сыночки? Приберегите девчонкам на мороженое!»…
После возвращения из Чернобыля в училище нам дали один выходной день (я пару часов побыл с родителями, а остальное время провёл с друзьями), а затем весь наш курс вывели на 1,5 месяца на полигон. Там с нами до обеда проводили занятия, а во второй половине дня мы занимались работами по обустройству полигона. Официально это называлось «совершенствование учебно-материальной базы училища». Прошло некоторое время, и среди курсантов прошёл слух, что обещанного двухнедельного дополнительного отпуска не будет. Мы начали роптать, задавать вопросы командирам, кто-то предложил объявить голодовку. Информация об этом дошла до начальника нашего училища генерала Мищенкова. Он, а с ним и начальник медицинской части приехали на полигон. Нас всех собрали и провели «разъяснительную работу». Нас объяснения руководства, конечно, не удовлетворили, но армия есть армия – мы ещё какое-то время поговорили между собой на тему несостоявшегося отпуска и на том всё закончилось. Правда, в качестве финансовой компенсации нам выплатили двойной оклад. Обычно мы получали по 17 рублей, а после Чернобыля нам дали по 34 рубля.
Медицинское обследование по возвращении со стажировки не проводилось. Его мы прошли, как обычно, в конце текущего года. Но при этом не помню, чтобы кто-то из нас жаловался тогда на ухудшение своего здоровья – до выпуска из училища оставалось чуть больше полугода, надо было завершить получение высшего образования и попасть в такой период в госпиталь хотелось меньше всего.
Во время стажировки у меня был свой индивидуальный дозиметр ИД-11. По тем временам он считался более-менее точным прибором. Чтобы узнать его показания, необходимо дополнительное считывающее устройство. Оно находилось в медпункте нашего батальона, там же вели учёт доз облучения. Как специалист, я интересовался насколько надёжен этот ИД-11. Поэтому у меня их было три (з обеспечением дозиметрами в нашем взводе разведки проблемы не возникали). Один носил в петличке на груди, второй на поясе и третий привязал к ботинку. В итоге за месяц измерений их показания, конечно, разнились, но не существенно. В справке, которую мне выдали в штабе батальона, записали средний показатель – около 19 рад (ИД-11 шкала измерения не в рентгенах, а в радах). По возвращению из командировки сдал эту справку в строевую часть училища.
Когда после выпуска мне выдали удостоверение личности офицера, то в разделе «Особые отметки» я обнаружил штамп «С 1 по 31 августа 1986 г. принимал участие в ликвидации последствий аварии на ЧАЭС». Но там, где было написано «полученная доза облучения» - стоял прочерк. Такая же формулировка записана и в моём личном деле (его на руки не выдавали, и узнал я об этом годы спустя). Конечно, следовало сразу же, по горячим следам, разобраться, почему так вышло, добиться справедливости, но в то время этот момент показался мне малосущественным, а тут ещё впереди отпуск, новое место службы…
Но когда в августе 1987 г. я по распределению приехал в 22 отдельный батальон химзащиты 13-й общевойсковой армии (это в селе Городище Ровненской области), жизнь мне преподнесла наглядный урок: пара строк в личном деле, оказывается, порою, много значат. Не успел ещё устроиться на новом месте, как мне говорят: «Собирайтесь, товарищ лейтенант, в двухмесячную командировку в Чернобыль» (в то время ещё продолжались работы по ликвидации последствий аварии, и почти всех офицеров и прапорщиков нашего батальона по очереди направляли для службы в воинских частях, находившихся в Зоне отчуждения). Говорю: «Так я там уже месяц отработал». Мне не поверили: «Какой месяц? Вы же только приехали из училища». Пришлось рассказывать о моей стажировке. «А какие-то подтверждающие документы у Вас есть?», - спрашивает меня начальник штаба батальона (моё личное дело пересылали секретной почтой, и оно ещё не поступило в нашу воинскую часть). А у меня, как на зло, на руках ни одной чернобыльской «бумажки». Хорошо, вспомнил о всё том же пропуске в особую зону. Показал его своим начальникам. Вопрос о моей командировке был снят.
Удостоверение участника ликвидации последствий аварии мне выдали в 1990 или 1991 году в 161-й мотострелковой дивизии, где я тогда служил (город Изяслав Хмельницкой области). А вот знак участника ЛПА так и не получил – «затерялся» где-то в штабах. Сейчас, конечно, такой по вполне доступной цене можно купить на Андреевском спуске в Киеве, но я этого принципиально не делаю. Положен знак – вручите, а покупать, как некоторые, себе ордена и медали, я никогда не буду.
Мини-сериал «Чернобыль» мне понравился. До этого я пытался смотреть другие игровые фильмы на эту тему, но они меня не впечатлили. А тут происходящее на экране впервые, что называется, задело. Конечно, я заметил некоторые неточности и несоответствия (эпизод с ящиками водки в палаточном городке, к примеру, полная ерунда), но, в целом, это сильное и правильное кино. Недавно в Интернете мне попался на глаза текст одного из докладов, прозвучавших в апреле 2016 года в Москве на межведомственной научно-исторической конференции, посвящённой 30-летию чернобыльских событий. В докладе шла речь о роли химических войск Министерства обороны СССР в ликвидации последствий аварии на ЧАЭС. О многих фактах и цифрах я прочёл впервые, хотя и интересуюсь этой темой постоянно. Вполне понятно, что не мы, несколько сотен курсантов химических училищ, играли тогда основную роль, но всё же надеялся, что хотя бы одной строкой о нас да и упомянут. Тем более, что доклад делал генерал, который в своё время окончил наше училище. Он поступил в КВВКУХЗ в августе 1987 г.. Мы за месяц до этого выпустились, но он, уверен, слышал о «стажировке» курсантов в Зоне отчуждения. Увы, в тексте доклада о нас почему-то не вспомнили... Сегодня, 34 года спустя, мне трудно давать оценку решению командования химических войск привлечь курсантов к ликвидации последствий Чернобыльской аварии. Тогда, в 1986 году, считал свою командировку в Чернобыль неизбежным, само собой разумеющимся событием. Как тогда говорили: «Партия сказала – комсомол ответил: «Есть!». Я ведь был не пехотинцем и не танкистом, а будущим офицером-химиком, и до этого меня три года учили защищать людей от оружия массового поражения – значит, мог оказаться полезным в той обстановке. Думаю, что и другие ребята рассуждали примерно так же – вместе с нами по неизвестной мне причине в Чернобыльскую зону не поехали только несколько курсантов.
Теперь же, когда за моею спиною почти 30 лет армейской службы, когда мне известны родительские чувства (дочь учится на 4-м курсе в Киевского политеха), я понимаю, что не стоило направлять 20-летних пацанов, к тому же ещё не имеющих детей, в зону тяжёлой радиационной аварии. К счастью, у меня со здоровьем пока всё более-менее нормально. А 15 моих училищных однокашников уже ушли в лучший мир, многие из оставшихся - стали инвалидами. И у всех заболевания связаны с их работой в зоне отчуждения в 1986 году. А ведь уже тогда наши руководители знали, что воздействие радиации приводит к генным мутациям, вызывает серьезные болезни. И чем организм моложе – тем это влияние пагубнее. Так стоило ли тогда рисковать здоровьем курсантов - будущих отцов? Однозначного ответа на этот вопрос у меня нет и сегодня».
По данным, имеющимся в музее, на территории Украины сегодня проживают не менее 6 бывших курсантов-химиков, которые в 1986 г. участвовали в ликвидации последствий Чернобыльской катастрофы. Приглашаем их и всех военнослужащих-срочников поделиться своими воспоминаниями о службе в Зоне отчуждения. Особенно интересно было бы ознакомиться с рассказами военнослужащих в /ч 3031, непосредственно заступали на службу на посты по охране территории Чернобыльской АЭС после аварии.
Свои воспоминания, фотографии, копии документов присылайте, пожалуйста, в Национальный музей «Чернобыль» по адресу переулок Хоревой, 1, Киев, 04071 или на электронный адрес: museum@chornobylmuseum.kiev.ua. Надеемся с вашей помощью открыть новые, еще совсем неизвестные или малоизвестные страницы истории Чернобыльской катастрофы.
Уважаемый посетитель, Вы зашли на сайт как незарегистрированный пользователь. Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо войти на сайт под своим именем.
Информация
Комментировать статьи на сайте возможно только в течении 100 дней со дня публикации.
Симферополь:
Просмотров: 804 | 
Комментариев: (0)
