КРЫМСКИЙ ПОРТАЛ ЧЕРНОБЫЛЬЦЕВ - ЧЕРНОБЫЛЬСКИЙ СПАС

Аннотация

Автор РЫЖИКОВ ЕВГЕНИЙ МИХАЙЛОВИЧ гражданин союзного государства, подполковник запаса, кандидат технических наук, старший научный сотрудник в/части Шиханы – 15 лет службы в Шиханах, эксперт ООН по вопросам ОМП.

В статье приведены некоторых фрагменты начального этапа ликвидации последствий катастрофы свидетеля и участника.

От поставленных Правительственной Комиссией вопросов зависело принятие неотложных решений, ответы были поручены учёным из ленинградского Радиевого института, прибывших в Чернобыль в начале мая 1986 года, им пришлось обратиться за помощью в оперативную группу химических войск, которая уже находилась в Чернобыле, и автор, РЫЖИКОВ ЕВГЕНИЙ МИХАЙЛОВИЧ, был в её составе.

Перевод автора

Чернобыль, о котором писали, пишут и будут писать учёные и специалисты, изучая причины катастрофы; писали и будут писать ещё долгие годы журналисты, не позволяя всем, ныне живущим, забыть о тех, кто своим героизмом поборол стихию, кто ценой своей жизни сохранил жизнь другим. Много суждений, много мнений, но все едины в одном - Чернобыль это страшнейшая техногенная катастрофа 20-го века. И я, как участник ликвидации последствий этого кошмара, хочу поделиться своими воспоминаниями. У каждого, кого коснулась эта беда, а тем более участие в ликвидации последствий катастрофы, - свой Чернобыль. Миллионы человеческих жизней были втянуты в круговорот этой трагедии. И каждая жизнь преломилась и продолжилась по своему. Я не претендую на полную объективность моего понимания того, что происходило в Чернобыле сразу после случившегося, просто эти события не дают мне покоя все прошедшие 30 лет. Трагедия на атомной станции Фукусима 1 в Японии подтолкнула меня к тому, что я взялся «за перо». В этой короткой статье я расскажу только о некоторых фрагментах начального этапа ликвидации последствий катастрофы свидетелем и участником которых я стал, о периоде, когда мало кто представлял, что и как надо делать и не всякое решение было правильным. Это был период проб и ошибок на пути, который ещё никто не проходил. После двух взрывов ночью 26 апреля 1986 года, приведших к механическому разрушению 4-го энергоблока, после предпринятых героических мер по тушению пожара выброс радиоактивных веществ стал снижаться, достигнув минимума 30 апреля. Если бы пожарные не потушили пожар в машинном зале в первые часы после взрыва, то масштабы катастрофы были бы просто глобальными. Но после попытки засыпать разрушенный реактор песком, свинцом и соединениями бора произошло уменьшение теплоотдачи с его поверхности и, как следствие, пошёл саморазогрев топливной массы. В результате температура внутри реактора, по некоторым предположениям, вновь поднялась до 3000°С и стал увеличиваться ежесуточный выброс 2 радиоактивности, достигнув к 5 мая почти максимума, как в день аварии 26 апреля. И снова стал виден шлейф выброса из реактора. Реактор разрушен и горит, аппаратура контроля не действует, доступ в помещения и вблизи реактора частично блокирован обломками, да и мощности дозы такие, что подойти невозможно. Сверху над реактором крыши нет, с вертолётов шахта почти завалена песком и другими материалами. Топливо, по-видимому, расплавилось, вытекло в подреакторные помещения, но (пока) не проникло в бассейн-барботер, где много воды и возможен ещё один взрыв...

Перед Правительственной Комиссией остро возникли вопросы, незамедлительно требующие однозначных ответов: • сколько и какой именно радиоактивности выбрасывает ежедневно горящий реактор; • какова температура в наиболее горячей части разрушенного реактора (выдержит ли бетон, который разрушается при температурах выше 400– 500°С); • какая часть радиоактивности уже выброшена из реактора и лежит на земле – на площадке станции и в 30-километровой зоне.

От ответов, на поставленные Правительственной Комиссией вопросы, зависело принятие неотложных решений по тушению пожара, эвакуации населения за пределы зоны аварии (в том числе детей из Киева), по строительству подземного бетонного «щита» под зданием реактора, по принятию мер на случай дальнейших разрушений здания и возникновения нового очага цепной реакции, если топливо попадет в воду и так далее. В общем, требовалась убедительная проверенная информация, а не какие-либо домыслы.

Решение этих задач было поручено группе учёных из ленинградского Радиевого института, прибывших в Чернобыль в начале мая 1986 года. Возглавлял группу доктор наук с известной всему миру фамилией - Римский-Корсаков. Замерить приблизительную температуру в активной зоне реактора этой группе удалось с использованием ювелирной работы вертолётчиков, которые с высоты 300 м умудрились точно воткнуть измерительную термопару прямо в середину аварийного реактора. Это была большая удача. Полученные данные указывали на довольно высокую температуру топлива в верхней части зоны, не менее 500–600°С. Необходимо было также оценить и состав выброса радионуклидов и динамику этого выброса во времени, т.е срочно требовалось отобрать пробы непосредственно из шлейфа выброса в ближайшей точке от реактора. Сделать это можно было только с вертолёта, так как уровни радиации на зданиях и вокруг реактора были просто смертельные. В воздух были подняты два тяжелых вертолёта, на одном из них прицепили трос с пробоотборником, а со второго корректировали полёт первого. Это была очень опасная затея. Нельзя было требовать от летчика, даже высшего класса, почти невозможного – пронести трос между трубой вентиляции, которая возвышалась над реактором на 150 м и торчащей лесом из реактора арматуры, труб и обломков здания реактора, ничего не задев при этом. К сожалению, эта операция едва не закончилась трагически: трос зацепился за арматуру и вертолёт едва не сорвался в дугу по направлению к земле. В последнюю секунду опытный пилот принял решение сбросить трос с прибором. Таким образом были спасены и экипаж и вертолёт, но единственный ценный прибор, который был в распоряжении группы, был утерян.

Тогда группе Римского-Корсакова пришлось обратиться за помощью в оперативную группу войск химической, биологической и радиационной защиты, которая уже находилась в Чернобыле, и я, в начале мая, уже был в её составе. Используя вертолёт, мы стали периодически вылетать к реактору для отбора проб радионуклидов из шлейфа выброса. Всего за время работы на станции, пришлось девять раз побывать над разрушенным реактором и из них, четыре раза за один вылет. Но первый полёт остался в памяти навсегда яркой, незабываемой картинкой. Мой друг и начальник группы в то время был подполковник Арутюнов С.М. ( примечание редакции: Сергей Минасович Арутюнов после госпитализвции Н.А.Выбодовского приказом В.К.Пикалова был назначен командиром 122 Мобильного отряда химических войск в Чернобыле ). Перед первым полётом, когда всё было готово к вылету, он предложил мне остаться на земле, а сам был готов лететь один с Римским-Корсаковым. Не смог я остаться на взлётном поле и сказал ему что не имею морального права бросить его одного в такой момент. После недолгих препираний он согласился и мы полетели вместе.


Через 5 минут после взлёта, впереди развернулась панорама атомной станции, которую я тогда увидел впервые так близко. Мы все высматривали цель – дым из реактора. К «счастью» как раз перед нами реактор снова «бомбили» мешками со свинцовой дробью (после этого дым обычно валил с удвоенной силой), так что еще за километр от реактора пилот ловко «оседлал» струю дыма и наши воздухозаборники болтались прямо в ней. Разрушенный блок приближался, дым – желтоватый, подымается хорошо видимой струей из горы песка и "мусора" на месте 5 реакторного блока... Между прочим, состояние промплощадки станции без всякой аварии было такое, что проехать куда-либо было непросто. Когда через несколько дней мне пришлось подлетать к станции с пилотом- «новичком», который впервые увидел станцию с воздуха, он не без юмора спросил, «Какой тут у них реактор взорвался? Поглядеть, так все они развалились...» Да, зрелище действительно было такое, как будто на площадке прошла небольшая война. Конечно, «ликвидаторы аварии» тоже потрудились по части разгрома, и на площадке тут и там были видны брошенная техника, рваные клочья парашютов, «промахнувшиеся» мешки песка и Бог знает, чего еще – но остатки строительного мусора, бетонных блоков и ржавого железа явно лежали там уже давно, со времен «ударного» строительства станции....

Сделали первый "холостой" заход на реактором, посмотрели вниз, что там и как, заложили "по-афгански" крутой разворот "на боку" и опять к реактору. Скорость подлёта была около 100 км в час, мы ждали сигнала от Римского-Корсакого. Есть сигнал, и мы "включили" наши приборы нажатием красной кнопки на взрывной "партизанской" машинке. Секунды шли быстро (километр до здания – 30 секунд), а вертолёт все снижался вдоль струи дыма к развалинам.


Наш трос с пробоотборником на конце приближается к этому месту, летя между торчащими обломками арматуры, каких-то остатков конструкций, справа надвигается высоченная труба станции… Пилот весь в напряжении не оглядывался, а штурман прямо ел нас глазами – ну, что? Сработало!! Сигнал штурману – готово – и только тогда машина отвернула влево. Под нами метрах в пятидесяти проплывал разрушенный блок, я не удержался посмотрел вниз и на дозиметр в правом верхнем углу кабины – 400 Р/ч ( приблизительно 4 зиверта в час), стрелка быстро шла вниз – мы набирали высоту и уходили от разрушенного блока.

На вертолётной площадке с кодовым названием "Кубок1", около Чернобыля, пилот аккуратно «уложил» трос с прибором в самом дальнем углу поля. Всё работа сделана, первая проба из реактора взята и теперь дело за анализом. Конечно, начались вопросы про полученную экипажем дозу – все мы видели стрелку у цифры «400 Р/ч» и теперь, они считали, что были на волосок от гибели. Пришлось объяснить им, что мы были в этих условиях не более полминуты – а значит, получили не более трех рентген (примерно 30 миллизивертов). Это несколько утешило лётчиков. В свою очередь мы признались, как натерпелись страху, что трос зацепится за торчащую арматуру, и мы упадем. Тут уж они стали смеяться – оказалось, что от конца троса до развалин было не менее сорока метров, ведь он не висит прямо вниз, а отклоняется назад встречным потоком. Но тут же уточнили, что педаль установленная под ногой пилота для сброса троса, в случае если он за что то зацепиться, совершенно безполезна - слишком короткий трос и слишком большая скорость вертолёта. Поэтому если бы также случилось, то мы мгновенно, по дуге, врезались бы в землю прямо около реактора. Мы разговорились и быстро пришли к выводу, что подвиги частенько приходится совершать тому, кто толком не готов выполнить свое дело – или, что еще чаще – тому, кого некомпетентные начальники послали выполнять невозможное или неподготовленное задание. Мы обещали друг другу категорически избегать любых опасных ситуаций в следующий раз. Каждый полёт прибавлял лётчикам и нам по три рентгена. А когда накапливалось больше 25 рентген, человека должны были выводить из опасной зоны. Лётчики от радиации защищались подручными средствами - клали под сиденья свинцовые пластины. но пассажирская кабина вертолёта не была защищена свинцом и тем более герметичной, да и вообще некоторые вертолёты были без боковой двери – из Афганистана. И мы по этому поводу даже шутили, говоря: "Вертолёт как пылесос - сосёт в себя!". Шутки шутками, но мы все, конечно, осознавали, чем может грозить в дальнейшем эта наша "бравая" работа. Концентрация радиоактивного йода на станции в то время превышала допустимую норму в сто пятьдесят тысяч раз!!!


В первое время у нас не было ни защитной одежды, ни респираторов, ни йодных таблеток. И даже в первый полёт над реактором нам пришлось лететь без спец. одежды, в своей военной форме, без респираторов и не приняв предварительно таблетки йодистого калия.....Царил хаос, безразличие и растерянность на всех уровнях управления... Приказы надо было выполнять, иначе трибунал.... А руководителями и командирами отдавались, порою, приказы, граничащие с идиотизмом. К примеру, одного офицера из 22 мобильного отряда войск РХБЗ заставили лезть по лестнице на крышу третьего блока, чтобы сделать замер уровня радиации на четвёртом "дымящем" блоке с помощью пятиметровой штанги и дозиметром на ее конце. Неужели командирам было непонятно, что уровеь радиации там был смертельным!? После этого задания офицер пролежал как овощ неподвижно два дня в палатке без всякого лечения и только потом его отправили в госпиталь. Мне больно вспоминать его смертельно уставшие глаза и его бледное лицо, которое стало белее снега. Но, будучи на месте катастрофы, и делая то, чего не делалось до этого никогда и нигде, и никем, мы понимали, какая огромная ответственность легла на наши плечи. И мы беспрекословно исполняли долг ценою собственного здоровья, а некоторые и ценою жизни. Подготовка приборов к полётам, сама работа и анализ проб взятых над реактором, требовали много времени и напряжения, но людей, как всегда, у нас не хватало, поэтому между полётами над реактором мне пришлось ещё четыре раза побывать у самого реактора с той же целью - отбор проб воздуха и грунта. Ещё, никто не занимался этим прямо на станции. Разведывательные дозоры химических войск на своих тяжёлых бронированных гусеничных машинах РХМ «Кашалот» замеряли уровни радиации непосредственно вокруг станции, четырёх блоков и турбинного зала. Практически не останавливаясь, они быстро объезжали станцию, замеряя по ходу движения уровни радиации. Мне же было необходимо сделать десять остановок в разных точках, отмеченных на карте, и отобрать пробы воздуха в течение трёх минут мощным переносным пробоотборником и здесь же отобрать пробы грунта, причём необходимо было избегать фрагментов и осколков топливных сборок. Но не всегда и не всё шло гладко и удачно. Много всяких опасных случаев произошло при выполнении этих работ на земле. Передвигаться машинам среди развороченной арматуры, развороченных шпал, кусков рельс и обломков бетонных плит было трудно, а уровни радиации там были просто огромны. Однажды, зацепившись за кусок рельса прямо напротив реактора, мы застряли в пятидесяти метрах от него, и нам пришлось выходить из машины, чтобы освободить её из плена преград. Реактор «подарил» нам в этом месте 500 рентген в час. Раздумывать и обсуждать, что и как делать времени не было. Со «скоростью ветра», чтобы не нахватать лишней дозы радиации, мы по очереди забили кувалдой трак гусеницы на каток за пять минут, потом быстро прыгнули в машины и продолжили движение вокруг здания станции. А за углом машинного зала нас ожидал ещё один большой сюрприз... В некоторых местах уровни радиации там были больше 2000 рентген в час (по ныне принятым единицам измерений – больше 20 зивертов в час). Это совсем не прибавляло нам здоровья. Каждый такой звезд на "экскурсию" вокруг 4го блока и машинного зала стоил нам примерно по 5-7 рентген.


Каждый из нас имел индивидуальный дозиметр ИД-11, который фиксировал полученную дозу за день. В конце рабочего дня мы шли к доктору, чтобы снять показания и записать их в книжку учёта полученной радиации. Но даже здесь был своего рода хаос, регулированный хаос, а проще обман...


Врачи, под неусыпным оком КГБ, занижали нам полученные дозы, чтобы не нарушать инструкцию, по которой максимальная суммарная доза радиации не должна была превышать 25 рентген за всё время работы и, желательно, не более одного рентгена в день. Так скрывалась истина. Инструкция для чиновников оказалась ценнее и важнее человеческой жизни.

Случалось и невыполнение приказов оперативного штаба химвойск в полном объёме, когда исполнение работ ставило под реальную угрозу жизни людей-ликвидаторов аварии. Так, однажды, пришлось доложить дежурному по станции по радиостанции, что в помеченной точке пробоотбора грунта и воздуха на карте станции, уровень гамма и нейтронного излучения превышал 2000 рентген в час. Уже на месте, у машинного зала, я принял решение проехать на РХМ ещё 50 метров и, когда уровень радиации снизился в 10 раз, сделал то, что от меня и требовалось. И, позже при докладе, начальник химвойск согласился тогда с моим решением и даже не вспоминал потом, что я нарушил приказ. Вспоминая о наших полетах хочу поделиться ешё одним замечательным воспоминанием. Полетели мы с нашими пробоотборниками - бачками на реактор в очередной раз в том же составе, что и первый раз – экипаж Игоря Игнатьева, Римский-Корсаков, Арутюнов со своей подрывной "партизанской" машинкой и я. Прошли один раз над реактором, развернулись, прицелились в дымовой шлейф нашими бачками, пора подрывать клапаны на бачках-пробоотборниках. Крутанул Сергей Минасович (Арутюнов) машинку, да повидимому слабовато. Так все подумали. Проверяет – не сработало. А мы уже почти у трубы – пора отворачивать. Я один знал что "наколбасили" мы при подготовке к полёту. для пущей 11 надёжности подвели к запалам не один электрокабель, а два и..."закоротили" подрывную машинку. Кричу что есть сил Арутюнову: " Оторви один кабель", но он не слушает. Начальник. Крутит и крутит ручку машинки....Тем временем Римский показывает штурману – надо повторить. Ладно, развернулись, заходим снова. Прошу ещё раз Арутюнова оторвать два проводка. Бесполезно. Опять крутит Арутюнов машинку – опять не работает. Римский опять приказывает штурману – надо повторить. Заходим в третий раз – опят тот же результат Моё терпение лопнуло, схватил я машинку и выдернул один из кабелей. Арутюнов изрыгнул из себя матерную тираду, но мы уже заходили на реактор в четвёртый раз. Причём, озверевший от нашей беспомощности пилот вертолёта, заложил такой вираж "по афгански" что мы чуть не вылетели из вертолёта в проём, где должна была быть дверь. Наверно на деревянных сиденьях в пассажирской кабине остались следы от наших ногтей, которыми мы цеплялись чтобы не вылететь в свободный полёт из нашей винтокрылой машины. В четвёртый раз, выравняв вертолёт мы опять летим к реактору. Тут уж Арутюнов так закрутил ручку, что аж страшно на него глядеть. Нажал красную кнопку, проверяет. Слава тебе, Господи! Сработало. Счастливый Римский сигналит пилоту – готово! Перелезает в пилотскую кабину, зовёт меня, теперь можно и поглядеть на реактор. Игнатьев, весь мокрый, ставит управление на автомат (мы уже идем на Кубок 1) и, наклонившись к Римскому, хрипит: «Скажи своему подполковнику, что он ж....!». Вот дисциплина – он ведь только майор, нельзя ведь таковые слова подполковнику – а душу отвести надо.

Прилетели в Чернобыль на Кубок-1. Вместо 2 рентген "привезли по 8, опять нарушили инструкцию, не больше 1-2 рентген в день. Опять КГБист и врач будут прятать глаза записывая 1 рентген в учётную книжку. А тем временем Римский-Корсаков пришёл в штаб и встретил Академика Дубасова, который, оказывается, наблюдал наши эволюции прямо с площадки станции. Его коллега спрашивает – «что это они, четвёртый заход уже делают, зачем это надо?». Находчивый Юрий Васильевич и говорит: «Римский у нас очень добросовестный учёный, он по три-четыре пробы берет, для статистики и представительности...» Так вот и рождаются легенды о героях. Получилось не хуже радистки, которая в кино провода зубами скручивает.

Был и ещё один «курьёзный» случай, который произошел в мой последний вылет на реактор. Было это 22 или 23 мая (сейчас не помню точно). Как это было уже несколько раз до этого дня, задание было отобрать пробу воздуха непосредственно над реактором. Шлейф выброса продуктов горения из реактора (а также его направление) был уже не видим в тот день и, мы, с моим сменщиком, Сергеем Алексеевым, решили применить старый военно-химический принцип-«куда ветер-туда дым». При первом заходе вертолёта, прицелившись, мы бросили зажжённую дымовую гранату РДГ прямо в 4-ый реактор (при этом, конечно, никого не поставив в известность на станции). На следующем заходе мы успешно отобрали пробу, следуя 12 навстречу направления дыма от РДГ из реактора. Но радовались мы рано. На станции была объявлена тревога, потому что никто из оперативного руководства станции не знал почему вдруг из реактора повалили клубы дыма. На вертолётной площадке «Кубок-1» нас поджидал «чекист», который доставил нас прямо к генералу А.Д.Кунцевичу. Пришлось всё рассказывать. Конечно наша идея была ему понятна, но всё же такие решения должны были согласовываться с руководством. И, хотя до полной передачи дел моему сменщику оставалось ещё несколько дней, А.Д.Кунцевич решил отправить меня в Шиханы немедленно, как говориться «с глаз долой и от греха подальше». Какие могли-бы быть последствия за такую мою «выходку» в то время объяснять не надо. Спасибо генералу А.Д.Кунцевич - спас он меня тогда.

.....

... А ликвидаторы катастрофы продолжали бороться за будущее, отступать было нельзя. 9 мая результаты анализа наших первых проб из разрушенного реактора и замера температуры в верхней его части лежали на столе Правительственной Комиссии. Сказать, что это были очень важные результаты оценки состояния реактора, значит не сказать ничего. Они имели огромное и, можно сказать, решающее значение для всего дальнейшего хода работ по ликвидации последствий Чернобыльской катастрофы. По динамике мощности выброса ряда радионуклидов после первого нашего полёта на реактор и в последующие пять раз до 25 мая удалось оценить изменение температуры топлива в зоне реактора. Она снижалась с 700–950 до 300–500°С. Постепенно снижалась и концентрация радионуклидов в период с 9 по 25 мая. Также, с помощью наших работ, почти за три недели, физиками было подтверждено, что в начале мая заметно превалировали летучие продукты деления (йод, рутений, теллур) по сравнению с «тугоплавкими» (церий, цирконий). И ещё, в результате нашей работы и анализов проб были остановлены очень опасные работы по прокладке туннеля под разрушенный реактор. Считалось, что основание реактора не достаточно надёжно и может быть проплавлено насквозь растёкшимся в подреакторньм пространстве топливом и впоследствии загрязнить радиацией бассейны рек Припяти и Днепра на территории которых проживали десятки миллионов людей. И это была бы уже глобальная катастрофа.


Оценка абсолютных значений загрязнений на станции с помощью наших проб показала, что всего на территории станции из реактора было выброшено около тонны топлива, а остальное было рассеяно по огромной окружающей территории или перенесено воздушными потоками в виде мелкого аэрозоля в соседние области и даже страны. Конечно, об этом тогда знал только узкий круг специалистов.

Реактор экстренно охлаждался по трубопроводу жидким азотом, что достаточно быстро снизило температуру. Но только 10 мая на заседании 15 Правительственной Комиссии было заявлено, что опасности ядерного взрыва больше не существует. Советская пропагандистская машина того времени усиленно внушала населению и всему миру через центральное телевидение, начиная уже с 9 мая, что «атомный монстр» почти укрощён, криогенное охлаждение реактора позволило снизить температуру реактора до 300°С !!?? И работы по ликвидации катастрофы вскоре закончатся.!!?? Наверное, им там наверху - в ЦК КПСС было виднее... Сотни людей пожертвовали своим здоровьем и жизнями, чтобы предотвратить тяжкие последствия аварии - пожарные, которые были первыми героями, брошенными на штурм невидимого "дьявола", лётчики, химики из специального отряда ликвидации аварий на ядерных объектах, строители, учёные и просто призванные из запаса тысячи и тысячи простых граждан. Было трудно всем. Ни одного дня, ни единого часа без риска - такова была суровая действительность тех майских дней 1986 года.

В конце мая я возвращался из Чернобыля домой, туда где меня ждали, волновались и любили. На пути домой был Киев, пустой и отмытый до блеска Крещатик, маленький ресторан, где я, как после войны, первый раз по настоящему отпраздновал своё возвращение к «нормальной» жизни, взволнованные дозиметристы в Саратовском аэропорту, которые не хотели выпускать меня из самолёта из-за моей «зараженной» униформы, ночную поездку в мой город, где рано утром, перед тем как увидеть своих любимых, я разделся почти догола перед дверью, чтобы не внести «мирный атом в каждый дом».

От полученной дозы радиации и особенно радиоактивного йода, который накопился в щитовидной железе, меня целый год мучали постоянные недомогания и страшные непроходяшие головные боли. Мне удалось подсмотреть спектр излучения моего тела, замеренное на установке счётчик излучения человека (СИЧ) на котором я прошёл обследования на атомной станции в Балаково через 10 дней после возвращения из Чернобыля. Там было всё что выбросил взорвавшийся реактор, целый частокол пиков радионуклидов, почти как в спектрах наших проб из реактора. Но видел я это только один раз. Мой и других ликвидаторов спектры СИЧ были сразу же засекречены. Дозы тоже скрывались от нас, но по моим даже приблизительным подсчётам она была раз в семь выше записанных мне в книжку учёта как полученные за три недели работы на станции. Никто не мог мне тогда помочь справиться с моими мучениями. Медики опять оказались не способными оказать реальную помощь, но скрывать проблемы они умели хорошо. Чтобы не создавать негативной статистики заболеваний, участники ликвидации аварии отправлялись служить в разные части СССР, а там где «чернобыльцев оставалось много, все медицинские данные хранились в строжайшем секрете. Как говорил мне мой опытный коллега, там в Чернобыле: « Если проживём больше десяти лет, будем счастливчиками». С годами боли постепенно улеглись. Думаю очень позитивно повлияло и то, что последние 25 лет я живу в Голландии на берегу Северного моря, в Гааге, где по моему, экология одна из лучших в мире. Но забыть пережитое я не могу до сих пор. Даже спустя 35 лет. Государство, конечно, не забыло «отблагодарить» ликвидаторов за работу в первые дни после аварии. Справедливость в этом была и остаётся под большим вопросом. Как у нас говорят, наградили непричастных и наказали невиновных. Не обошлось и здесь без зависти и подлости. Высокую госнаграду, - Ордену Красной Звезды, к которой меня представили поначалу, отобрали и отдали другому... Но это отдельная история. Бог их всех простит! Проходят годы и время притупляет восприятие былых переживаний, чувства волнения, тревожного ожидания, когда "невидимый враг" вырывался из разрушенного реактора. И только чувство сопричастности к великому подвигу, совершенному специалистами и простыми людьми позволяет воскресить в памяти и напомнить всем об истинном героизме ликвидаторов Чернобыльской катастрофы. Сегодня трудно возлагать ответственность за случившееся на кого бы то ни было - будь это правительство уже несуществующего государства, или же ученые, не просчитавшие возможности аварии и их последствий при эксплуатации подобных атомных электростанций, или еще кто-то другой... Но ясно одно - подвиг ликвидаторов не умалит никто и даже время! За 35 лет после катастрофы, Cs137 выброшенный из ректора распался наполовину, возможно и половины ликвидаторов уже тоже нет в живых, но память о тех кто спасал человечество будет вечной.


Книга не издана, общий объем 400 стр.

Основная статья

Роль Вооруженных Сил в ликвидации последствий катастрофы на Чернобыльской АЭС была решающей. Доклад начальника Военной академии РХБ защиты имени Маршала Советского Союза С.К. Тимошенко полковника Игоря Кириллова на межведомственной научно-исторической конференции «Чернобыль. Память и подвиг народа. Роль Вооруженных Сил в ликвидации последствий катастрофы»

Игорь Ряженов, 30 октября 2021
https://ext-5787874.livejournal.com/5232.html
https://www.academia.edu/31610382/Taming_the_monster

Если Вам понравилась новость поделитесь с друзьями :

html-cсылка на публикацию
BB-cсылка на публикацию
Прямая ссылка на публикацию

• Share this on Facebook
• Tweet This!
• Add this to Google Bookmarks
• Add this to Yandex.Bookmarks
• Blog this on Blogger