После того, как элементы системы, которая так гордилась своей организацией, готовностью к войне и другим бедствиям, спасовали пред последствиями катастрофы, в регионах начался ропот.
Со времени чернобыльской аварии прошло 35 лет. Одну из распространенных версий, согласно которой трагедия положила начало конца советской сверхдержавы, обсудили в Сахаровском центре*.
Как отметил в ходе дискуссии автор книги «Чернобыль: история ядерной катастрофы» Сергей Плохий, развал СССР «был частью процессов, запущенных Чернобылем и связанных с ним». Сам Плохий впервые поехал в Чернобыль как турист, уже многие годы спустя, и, слушая экскурсию, «понял, что новое поколение базовых вещей не знает и не осознает». Так началась его собственная работа над этой темой.
«Если центральное Политбюро в Москве занималось главным образом вопросами мобилизации (тем, как заглушить реактор), то местные власти были брошены в вопросы, которые не менее важны, чем физика, — отметил Плохий. — Что делать с зараженным молоком и колбасой? Как заниматься эвакуацией людей — и заниматься ли вообще? Что делать с информацией, согласовывать ли с Москвой?»
«Я пытался понять психологию людей, которые были не в состоянии взять на себя ответственность, — подчеркнул историк. — Пока не приедет из Москвы зампредсовмина СССР Борис Щербина, никто из руководства не в состоянии сказать, что реактора нет, что он взорвался. Решение об эвакуации населения города Припять, около 50 тысяч человек, принимается на многих уровнях, но пока предсовмин СССР Николай Рыжков не дает отмашку, никто на себя ответственность не берет».
И вот, после того, как система, которая так хвалилась своей организацией и готовностью к войне и другим бедствиям, столь неприглядно себя показала, в регионах начался ропот, и постепенно начала формироваться оппозиция.
«Чернобыль стал толчком для „эко-национализма“, — рассказал Сергей Плохий. — Это захватило весь СССР, но на Украине и в Литве проявилось наиболее активно, дало толчок для провозглашения независимости… Чернобыль ударил по трем регионам. Кроме Украины — Белоруссия и западная Россия. Но сыграл очень по-разному. Наиболее сильная мобилизация — это Украина. Первые публичные манифестации, которые власть вынуждена была позволить, были связаны с экологией. Чернобыль рассматривался как „преступление центра“: экономика вся была централизована, а к ядерной энергетике это относилось особо. Из этих манифестаций родился РУХ. Нация не была к этому предопределена этнически, но оказалась предопределена территориально».
«Для России экологическая мобилизация была также важна, хотя она была менее „противоядерной“, — продолжал Плохий. — В Белоруссии же начались попытки мобилизации по украинскому сценарию, но этого не произошло. По ряду причин: пострадавшие регионы Белоруссии находились на расстоянии от Минска, тогда как Чернобыль расположен в непосредственной близости от Киева».
«Белорусский народный фронт никогда не имел того влияния, как РУХ на Украине, — подтвердил белорусский журналист и политик, депутат Верховного Совета республики в 1990-96 годах Сергей Наумчик. — Я был одним из основателей БНФ с октября 1988 года. Но и в парламенте нас было 27 депутатов из 345, что-то около 8%. Совсем не то, что мы видели а Украине, где фракция РУХ была не только больше, но и имела выходы на номенклатуру. В Белоруссии и номенклатура была качественно иной. Мне рассказывал бывший секретарь обкома: собираемся в Москве на конференцию — украинские секретари обкомов по-украински говорят, а мы все по-русски».
В Белоруссии старание властей «замести ситуацию под ковер» было куда активнее. Как рассказал политик, когда БНФ объявил первый митинг «Чернобыльский шлях» в 1989 году — власти не только назначили субботник, но даже поезда останавливали, чтобы не приезжали из областей на митинг. Но все равно собралось сто тысяч.
По словам Сергея Наумчика, знаменитый белорусский писатель Алесь Адамович рассказывал, как Николай Рыжков ему жаловался: мол, приезжает предсовмин УССР Александр Ляшко — «страшный человек, и то ему дай, и это!» «То ли дело белорусский Михаил Ковалев! «Что тебе надо?» «Ничего, сами справимся!». Признавая, что эти диалоги, передаваемые через Рыжкова и Адамовича, могут быть и легендой, Наумчик заметил, что и легенда говорит сама за себя.
«Коммунистическая партия Белоруссии — самый мощный монолит верности центру, — подчеркнул Наумчик. — Они ненавидели Горбачева, считая его предателем, трепетали перед ним».
После того, как молодая белорусская демократия оказалась непрочной, возглавивший страну Александр Лукашенко, по словам Наумчика, продолжил прежнюю политику с новой силой. У чернобыльцев отняли практически все льготы, на зараженных землях «он открывает агрогородки, перерезает ленточку: все, можно жить!». Когда крупный белорусский ученый-медик Юрий Бандажевский заговорил о вреде малых доз радиации, его посадили в тюрьму на шесть лет, потом он эмигрировал.
Кстати, и прошлогодняя волна массовых демонстраций в Белоруссии, по оценке Сергея Наумчика, была вызвана не только очевидным обманом на выборах. Масла в огонь подлила и реакция Лукашенко на коронавирус, который он так же отказался принимать всерьез, как когда-то Чернобыль.
Декан факультета политических наук «Шанинки» Василий Жарков связал Чернобыль с непродуманной «стратегией ускорения», с которой началась в 1985-86 годах политика молодого руководителя СССР Михаил Горбачева. «Только что, в марте прошел 27-й съезд КПСС, — рассказал Жарков. — На него приезжает директор ЧАЭС Брюханов в дубленке и пыжиковой шапке. Возвращается, готовится получить орден. Но над ним начинает довлеть задача ускорения. Надо запускать новый реактор, а он понимает, что это не так просто».
Естественно, начальники АЭС «в дубленках и пыжиковых шапках» не посмели свое суждение иметь и как-либо возражать центру. «Ускорение было непредсказуемо, — полагает Жарков, — и эта машина сорвалась с тормозов».
Руководитель московского филиала фонда Наумана Уте Кохловски-Каждая, рассказала, что выросла в ГДР. О Чернобыльской аварии там ничего сразу не сообщили, но многие смотрели западногерманское телевидение и «узнали, что в ФРГ закрываются детские садики и песочницы». «У нас на прилавках появилось такое изобилие продуктов и товаров, которых мы и не видели, — Кохловски-Каждая. — Эти продукты продавались на Запад за валюту, а теперь оказалось, что там их не купят, поскольку они вроде как зараженные».
Уте Кохловски-Каждая отметила, что Чернобыль дал очень сильный толчок в том числе и «зеленому» движению в ФРГ, но прежде всего — гражданской активности в ГДР, что приблизило объединение Германии.
«Много чего сказано о внутренних толчках, которые обрушили СССР, — отметил журналист, руководитель программы московского центра Карнеги Андрей Колесников. — После Чернобыля эта огромная империя, как колосс на глиняных ногах, была обречена».
По оценке Колесникова, катастрофа случилась «техническая, материально-финансовая и моральная». «Рядом была трагедия Афганистана, когда мальчиков забирали воевать непонятно за что и непонятно куда, — напомнил журналист. — Милитаризация экономики тоже себя тут проявила: военно-промышленный комплекс настоял на внедрении этих реакторов РБМК, которые оказались небезопасными». Зато этот реактор хорошо производил оружейный плутоний.
Андрей Колесников вспомнил знаменитые чернобыльские частушки: «Ускоренье — важный фактор, но не выдержал реактор… Мирно в поле пашет трактор, за селом горит реактор. Если б шведы не сказали, мы б и дальше там пахали».
«Это чистая правда! — подчеркнул он. — Это схема возникновения гласности. Пока не поднялся международный скандал, не зашевелилась эта иерархическая управленческая цепочка с перекладыванием ответственности на все более высокий уровень, пока не дошло до Горбачева и Рыжкова… А Горбачева, судя по всему, очень сильно волновал имидж. Он только начал преобразования — не позавидуешь!»
«Гласность — во многом дитя Чернобыля, — резюмировал Колесников, — Эта огромная машина из-за давления с Запада и изнутри была вынуждена раскрываться постепенно, как такая огромная раковина».
При этом Андрей Колесников вступил в заочный спор с представителем более старшего поколения, писателем Владимиром Губаревым, который много занимался Чернобылем и написал пьесу «Саркофаг». Губарев все-таки считает, что справиться с катастрофой такого гигантского масштаба могла только советская мобилизационная система. Колесников категорически не хотел с этим согласиться «Мой ответ: катастрофа могла бы быть купирована самопожертвованием уже в рамках гражданского общества, которое рождалось и в Чернобыле», — настаивал он.
Последний тезис, пожалуй, прозвучал несколько спорно.
* Сахаровский центр признан в РФ иноагентом.
Леонид Смирнов
https://www.rosbalt.ru/moscow/2021/05/03/1900226.html
Если Вам понравилась новость поделитесь с друзьями :
| html-cсылка на публикацию |
|
| BB-cсылка на публикацию |
|
| Прямая ссылка на публикацию |
|
