КРЫМСКИЙ ПОРТАЛ ЧЕРНОБЫЛЬЦЕВ - ЧЕРНОБЫЛЬСКИЙ СПАС

ИСТОРИИ НА ПУТИ ОТ "САРКОФАГА" К "УКРЫТИЮ"

Дополненная и отредактированная версия

Предварительные замечания

К десятым числам сентября 1986 года работы по захоронению 4-го блока приближались к своей решающей стадии. Героическими усилиями строителей и монтажников Министерства среднего машиностроения СССР над развалом 4-го блока ЧАЭС, а, точнее, - над его центральным залом, была водружена уникальная металлическая конструкция. На неё начали укладывать трубы большого диаметра - трубный накат Делалось всё это, разумеется, дистанционно - с помощью огромных кранов "Демаг" и телевизионных камер. С северной стороны блока уже почти полностью была возведена бетонная каскадная стена. Располагался центр управления всеми этими работами напротив 4-го блока - в здании ХОЯТ, хранилища отработавшего ядерного топлива.

И тут у строителей, проектировщиков, у руководства Оперативного штаба отрасли, у Правительственной комиссии – да и в Москве, в Комиссии ЦК КПСС, - возникли сильнейшие опасения. А именно: сможет ли конструкция, поддерживающая кровлю (тогда ещё) «Саркофага», выдержать ещё и биологическую защиту? Её - бетонную, двадцатисантиметровой толщины, - планировали разместить поверх трубного наката. Ведь в качестве опор для этой конструкции были использованы фрагменты разрушенного 4-го блока! И, прежде всего, - его выхлопные вентиляционные шахты, уцелевшие при взрыве. Особо беспокоило состояние изрядно деформированной юго-восточной. И, несмотря на огромные усилия по её бетонированию, прочность и надежность всего этого «постамента» оставалась крайне неопределенной...

Разумеется, что на этом пути от «Саркофага» к «Укрытию» работы сложившегося в Чернобыле нашего творческого коллектива - Теоретико-расчётной группы Филиала Института атомной энергии, возглавляемой проф. А.М. Дыхне, и нашей Лаборатории, - играли не самую главенствующую роль. Определяющими были, конечно же, монтажники и строители. Не мы принимали и управленческие решения, мы лишь выдавали научные рекомендации для их поддержки. Но, всё же, оглядываясь назад, осмелюсь сказать, что и наш вклад в эту «эволюцию» - на определённых её этапах - оказался, в общем-то, весьма существенным.

Должен оговориться, что далее местами перехожу я на (полу)профессиональный язык - правда, пытаясь при этом излагать содержание максимально популярно. К тому же и текст у меня складывается какой-то… длиннющий - явный лонгрид. - Лонгрид и по объёму, и по своей стилистике: кое-где я невольно скатываюсь к привычно длинным, размером на целый абзац, фразам. Остаётся лишь надеяться на то, что найдётся хотя бы один заинтересованный читатель, у которого хватит терпения добрести до конца этого повествования...

Имея же в виду читателя въедливого, хочу упомянуть, что результаты описанных в этом разделе работ опубликованы в главе «Создание объекта «Укрытие» фундаментальной монографии А.А. Борового и Е.П. Велихова «Опыт Чернобыля» (Книга I, С. 55-59):

https://docplayer.ru/33947496-A-a-borovoy-e-p-velihov-opyt-…

Многие личностные моменты, связанные с этими «историями», копии оригинальных документов, оформлявшихся в Чернобыле, уникальные фото представлены в главе «Жаркое лето 1986-го» превосходной книги Рафаэля Арутюняна «Чернобыль - Фукусима: путевые заметки ликвидатора»:

http://www.ibrae.ac.ru/…/…/Arutunyan%205%20izdanie%20web.pdf

И, наконец, последнее: может создаться впечатление, что в последующих «историях» их автор подменяет описание пульсирующей, живой и противоречивой реальности оптимистическим шествием «от победы к победе». Разумеется, моя память – даже оживлённая и подкреплённая реальными документами - всей цепочки событий не хранит, всплывают какие-то отдельные картинки: будто идешь с фонариком по темному лабиринту, и он что-то вдруг высвечивает, а дальше ‑ темнота. В данном случае картинки эти освещены исключительно «солнечным светом» …

Итак, я начинаю!

История 1. О том, как складывался наш творческий коллектив

Дело было в августе 1986-го. Через несколько дней по нашем приезде в Чернобыль – первом для меня и уже повторном для Бори Петрова – наш лабораторный ПАЗ’ик взмахом руки остановил, а потом и вошел в него, дружелюбно улыбаясь, невысокий молодой человек с черной вьющейся шевелюрой и черной же бородкой. Тут же сообщил, что от вертолётчиков, с которыми он регулярно летает на аэрогаммасъёмку и которые до этого прошли «Афган», он получил ‑ благодаря своей колоритной внешности - кличку «Душман».

То был Рафаэль, Раф Арутюнян. Тогда же Боря Петров рассказал мне, что входит Раф в состав Теоретико-расчётной группы Института атомной энергии. Что, мол, «живёт» эта группа в помещениях бывшей Чернобыльской машинно-счётной станции и создаёт, для Правительственной комиссии, базу данных по радиационной обстановке в 30-км зоне и динамике её изменения. При этом и сама группа занимается пополнением этой базы собственной оперативной информацией. К примеру, в рамках программы «Галс», - данными регулярной аэрогаммасъемки района Чернобыльской АЭС, так называемого «Рыжего леса» и прилегающих территорий.

С того знакомства в лабораторном ПАЗ’ике прошло более 30-ти лет, и все эти годы остаёмся мы с Рафаэлем друзьями. Более того, именно это знакомство во многом предопределило круг postчернобыльских научных интересов некоторых членов нашей тогдашней команды, в том числе, - и мой…

В книге, выдержавшей уже пять изданий - «Чернобыль-Фукусима: путевые заметки ликвидатора», - её автором адресовано немало добрых слов в адрес всей нашей команды и, персонально, - в мой. Я же скажу, что сущностными чертам Рафаэля, сразу же привлекавшими к нему окружающих, были его оптимизм и неизменное внимание к своему собеседнику, в общем, – доброжелательная эмпатия. Причём эмпатия эта была лишена даже намёка на чинопочитание. Распространялась она на всех – и на Юрия Кузьмича Семёнова, заместителя председателя Правительственной комиссии, и на армейские чины с разным числом звёзд на погонах, и на нашего лаборанта Женю Спицына, ‑ скромнейшего дозиметриста из города Шевченко.

Это свойство удачно сочеталось в Рафаэле с тем, что принято именовать «пассионарностью», а также с нетривиально организованной головой физика-теоретика. Масштаб личности – категория трудноизмеримая, как и мера её одарённости. Однако один из признаков непосредственных – сила влияния на других людей. Так вот: Рафаэль – влиял, и сильно влиял, уже тогда, в 1986-м…

… Тут я позволю себе небольшое отступление и расскажу о том, что же, собственно, представляла из себя команда нашей Лаборатории радиометрии, точнее, – гамма-спектрометрии, и почему эта команда так удачно «проитерферировала» в Чернобыле с командой физиков-теоретиков Филиала Института атомной энергии, составившей, в последующие годы, творческое ядро Института проблем безопасного развития атомной энергетики РАН (ИБРАЭ РАН).

До работы в Чернобыле научный «костяк» нашей Лаборатории, в прошлом, - выпускники физического факультета ЛГУ, - трудился в одном, Физическом отделе Радиевого института и специализировался в области фундаментальных исследований по физике атомного ядра: в ядерной спектроскопии, в нейтронной физике и физике деления, в прецизионных измерениях ядерных констант.

Здесь я сознательно акцентирую внимание читателя на «фундаментальности». Все мы воспринимаем и анализируем действительность через своего рода «очки», сформированные, прежде всего, нашим образованием и предыдущим опытом работы. Можно смело утверждать, что «очки» эти у специалистов, получивших фундаментальное образование, обладающих опытом фундаментальных исследований, имеют более совершенную - и к тому же легко перестраиваемую под вновь возникающие проблемы - оптику.

Работа в Чернобыле это блестяще подтвердила: задачи в области прикладной ядерной спектроскопии, физики ионизирующих излучений, а также смежные с ними, порой – совершенно неожиданные - междисциплинарные задачи решали специалисты Лаборатории профессионально, оперативно, и, если уместно так выразиться, - непринужденно, как бы «играючи».

… А теперь я возвращаюсь к Рафаэлю. После состоявшегося в ПАЗ’ике знакомства стал Рафаэль регулярно бывать у нас в Лаборатории, а мы, естественно, стали делиться с Теоретико-расчётной группой полученными нами данными, которыми та пополняла базу (данных) Правительственной комиссии. И не только собственно «нашими», «по воздухАм», но и полученными нами для других организаций. И, разумеется, стали мы все эти данные с Рафаэлем всячески «обсасывать». Как, впрочем, и весь круг непростых вопросов, связанных с различными аспектами и самой аварии, и ликвидации её последствий.

Через несколько дней привёл Рафаэль к нам Лабораторию – познакомиться поближе – руководителя своей Теоретико-расчётной группы, «в миру», - руководителя Теоретического отдела Филиала Института атомной энергии профессора Александра Михайловича Дыхне, в дальнейшем – члена-корреспондента АН СССР, академика РАН. Александр Михайлович являлся выдающимся физиком-теоретиком с обширным кругом интересов – от квантовой механики (формула Ландау-Дыхне) и астрофизики до лазерных технологий и биофизики…

С Александром Михайловичем, обладателем необычайно острого аналитического ума, но при этом – человеком добрейшим, с незаурядным чувством юмора, что называется, «врождённым интеллигентом», - мы также почувствовали, выражаясь штампом, «внутреннюю общность». Как и с Рафаэлем, и, как немного позже, – с Лёней, Леонидом Александровичем Большовым и другими членами их команды, в случае с Александром Михайловичем сработала (интуитивная?) схема распознавания: «свой - чужой». Мы говорили с ним на одном языке, одновременно, не сговариваясь, смеялись над одними шутками и историями – и профессиональными, и специфически «чернобыльскими»…

И по несколько раз в неделю доводилось нам с А.М. Дыхне вместе сиживать по вечерам и потихоньку перешёптываться на отчётных «научных говорильнях», не приносивших, честно говоря, ощутимой пользы, но неукоснительно проводимых в Оперативном штабе Минсредмаша. Сначала - одним «замом по науке», неунывающим оптимистом Славой Мазаевым, а позже, с десятых чисел сентября, – новым, сановно-вальяжным А.С. Штанем …


История 2. О заместителе Министра А.Н. Усанове и о его первом докладе председателю Правительственной комиссии Б.Е. Щербине

Для руководства всеми работами Министерства среднего машиностроения СССР по "Саркофагу" в десятых числах сентября 86-го в Чернобыль прибыл заместитель Министра по строительству Александр Николаевич Усанов, возглавлявший Оперативный штаб отрасли с самого начала мая. Собираюсь посвятить памяти этого мудрого, волевого - и поразительно скромного! - руководителя, одного из лучших представителей старшего поколения Минсредмаша, отдельное повествование...

Вскоре по приезде А.Н. Усанова состоялся его доклад о ходе строительно-монтажных работ на «Саркофаге» председателю Правительственной комиссии, заместителю председателя Совета Министров СССР Борису Евдокимовичу Щербине. На этом докладе, проходившем в узком составе, присутствовали: руководитель проектных работ по «Саркофагу», главный инженер (позже - директор) Всесоюзного научно-исследовательского и проектного института энергетических технологий (ВНИПИЭТ) Владимир Александрович Курносов, (тогдашний) руководитель Оперативной группы Курчатовского института, член Правительственной комиссии Андрей Юрьевич Гагаринский и руководитель Теоретико-расчётной группы Курчатовского института, профессор А.М. Дыхне. Присутствовал я, а также мой (необычайно талантливый) сотрудник Борис Петров.

Началось все с бравурного доклада В.А. Курносова, вставшего перед Б.Е. Щербиной навытяжку:

- Товарищ председатель Правительственной комиссии! Докладываю!! Нами были проведены необычайно точные инженерные расчеты, разработан в кратчайшие сроки уникальный инженерный проект, не имеющий аналогов в мировой практике! Все это и позволило возвести это уникальное сооружение, срок жизни которого рассчитан нами минимум на 20 лет! – и так далее.

Б.Е. Щербина помолчал, разглядывая В.А. Курносова как-то ехидно-критически, а потом обратился к А.Н. Усанову:

- Слушай, Александр Николаевич! Я вчера прибыл в Чернобыль, взял вертолет, и полетал над вашем неу@бищем! Слушай, а оно у тебя часом не @бнется?

Тут Александр Николаевич сделал затяжную паузу, спросил разрешения закурить (в этом кабинете курить было не принято), и, нервно постукивая сигаретой о пепельницу, изрек:

- Да вроде, Борис Евдокимыч, … не должно!

Это – к вопросу о «необычайно точных инженерных расчетах» …

Сразу после доклада у Б.Е. Щербины А.Н. Усанов пригласил нас с Борисом Петровым и А.М. Дыхне к себе в кабинет - «перекурить». Достал из стола штук 10 фотографий, которые он Б.Е. Щербине не демонстрировал: с юго-востока в район вентиляционной шахты бетон льют и льют, провешивают сетки, чтобы его как-то удержать до застывания, а он весь куда-то уходит. Позже, в 1988-ом, мы увидели – куда: в юго-восточной части первого этажа бассейна-барботера уровень «свежего» бетона достигал, местами, 2-х метров!

Тогда-то А.Н. Усанов впервые и завел речь о том, что запланированная биологическая бетонная защита своим весом может обрушить уцелевшие после аварии бетонные же вентиляционные шахты. А на них опирается вся конструкция перекрытия центрального зала. Мол, как видите, пытаемся эти шахты укрепить, но не очень-то получается. Подумайте, может что и придет в голову. Тут я обратил внимание на то, что лицо Александра Николаевича за время доклада у Б.Е. Щербины стало каким-то серо-землистым…

История 3. Начало пути. Измерения над развалом.

Вскоре состоялась ещё одна наша - довольно продолжительная - беседа с А.Н. Усановым. Все мы перекуривали, стоя на ступеньках столовой. В ходе этой беседы он еще раз попросил всех нас «помозговать». В этой беседе участвовали проф. А.М. Дыхне, его тогдашний сотрудник Раф Арутюнян, Борис Петров и я. Надо отметить, что к этому времени с Теоретико-расчетной группой ИАЭ у нас уже сложилось не только плодотворное научное сотрудничество, но и образовались теплые личные отношения.

Когда А.Н. Усанов отъехал, мы продолжали оживленно дискутировать, и тут-то и возникла идея: «тонкий свинец вместо толстого бетона». Оставался открытым вопрос о «жесткости» энергетического спектра гамма-квантов над развалом: насколько этот спектр обогащён квантами с высокой энергией, которые поглощаются гораздо хуже, чем с малой. Дело в том, что толщина бетонной биологической защиты просчитывалась проектировщиками ВНИПИЭТ'а (Н.М. Дусаевым) на основе справочных данных, исходя из первичного («неискаженного») спектра отработавшего топлива.

Тут Борис Петров сообразил, что в начале июля он занимался выяснением природы расхождения показаний дозиметров с разным ходом жесткости (с различной чувствительностью к гамма-квантам разной энергии). Тогда он провел первые (так и оставшиеся единственными) измерения формы реального спектра гамма-квантов в Чернобыле и количественно показал, что реальный спектр радикально отличается от неискаженного и существенно смещен в "мягкую" область - в область малых энергий.

Таким образом, спектр гамма-квантов от распределенного источника с размерами, сравнимыми со средней длиной свободного пробега квантов в воздухе (примерно 100 м), смещен, за счёт рассеяния, в мягкую область. Такие гамма-кванты будут, в среднем, поглощаться существенно сильнее, чем кванты неискаженного спектра точечного источника. Но - по своим размерам - таковым был и развал 4-го блока!

Вот тут-то и «подоспел» стереоскопический снимок всего развала 4-го блока, ранее, в июне 1986 года, сделанный в экстремальных условиях Н.Н. Кузнецовым из Института атомной энергии! Мы внимательнейшим образом разглядывали этот снимок.
Снимок убедил нас в том, что мы, вероятнее всего, имеем дело всё же с распределённым источником гамма-излучения (разумеется, в среднем, только в среднем!). К тому же, - как мы полагали и как нам казалось на основании снимка, - источником, покрытым изрядным слоем майской «засыпки» с вертолётов. Всё это и подвигло нас на проведение серии нижеописанных измерений.

Сначала надо было хоть как-то оценить «жесткость» спектра гамма-излучения над развалом 4-го блока. И разумеется, при столь интенсивных гамма-полях об использовании традиционных гамма-спектрометров не могло идти и речи!

Но и тут нетривиальная голова Бори Петрова смогла найти нетривиальное решение: при помощи штатного дозиметра он предложил оценить поглощение излучения свинцовой защитой - и без оной - непосредственно над развалом 4-го блока. А затем проделать то же, но с "точечным" источником с типичным неискажённым "чернобыльским" спектром...

22 СЕНТЯБРЯ мы сумели вывесить дозиметр (ДП-5) на длинной пятиметровой штанге над развалом 4-го блока (из пролома в стене корпуса "В") и провеcти измерения мощности экспозиционной дозы гамма-излучения со свинцовым кожухом, одетым на детектор излучения, и без него. Признаюсь, что конструкция в целом была тяжеленной, и мы втроём - Раф Арутюнян, Боря Петров и я - удерживали её изо всех наших сил. При этом и из развала изрядно "светило"...

Забавный факт, описанный в книге Р. Арутюняна: когда поднимались мы по лестнице к нашему "пролому", нас встретила группа солдат, уже отработавших на очистке крыши 3-го энергоблока – под доблестным командованием генерал-майора и будущего доктора технических наук Николая Тараканова. Были мы одеты в белые «станционные» костюмы, и увидев нас, бедные, трясущиеся от страха ребята стали разъяснять друг другу: мол, смотри, это же – смертники, умирать идут…

А результат наших измерений был таков: поглощение гамма-лучей одной и той же свинцовой защитой радикально разнилось для гамма-поля над развалом и для поля «точечного» источника. Это означало, что спектр гамма-излучения над развалом смещён в «мягкую» область и существенно отличен от спектра первичных гамма-лучей отработавшего топлива.

История 4. От «Саркофага» к «Укрытию». Продолжение

В дальнейшем, 1 ОКТЯБРЯ, нами были проведены первые измерения мощности экспозиционной дозы гамма-излучения над уже уложенным трубным настилом. Эти измерения подтвердили наши же данные о сильном «смягчении» спектра. Штанга с накопителями излучения (термолюминисцентными дозиметрами), помещенными в свинцовые фильтры разной толщины и без оных, поднималась с помощью крана ДЕМАГ и экспонировалась заданное время над трубным настилом

Важный результат этих измерений, оказавший РАДИКАЛЬНОЕ влияние на ход дальнейших событий, заключался также в том, что мощность экспозиционной дозы гамма-излучения над трубным настилом
оказалась, вне всяких ожиданий, сравнительно небольшой – около 80 Р/ч.

Заметное различие между нашими свежими данными и данными, полученными ранее командой ИАЭ с помощью тросохода в рамках программы "Трос над развалом" (мощность экспозиционной дозы над развалом - порядка 800 Р/ч), вполне объяснимо. Программа эта была многоцелевой, предназначенной также для отбора проб воздуха. Проводя этот отбор, тросоход сознательно фиксировали над шахтой реактора – над его перевёрнутой верхней биологической защитой (схемой «Е»). Дальнейшие исследования показали, что на этой защите сохранилась часть технологических каналов с отработавшим ядерным топливом.

Помню бурную – отнюдь не типичную для его сдержанного стиля поведения - реакцию заместителя Министра А.Н. Усанова на полученные цифры. Похоже, что дело начинало склоняться к тому, что мощная биологическая защита над трубным настилом окажется не такой уж и обязательной.

4 ОКТЯБРЯ УТРОМ нами были проведены первые измерения мощности экспозиционной дозы гамма-излучения над северными и южными сепараторными помещениями и повторное – над трубным настилом, подтвердившее, с хорошей точностью, результат 1 октября.

В тот же день - 4 ОКТЯБРЯ ВЕЧЕРОМ проведены измерения, направленные на детальную оценку спектра гамма-поля поля над трубным настилом и, одновременно, на оценку «засветки» от излучения, приходящего сверху. Термолюминисцентные дозиметры были помещены в фильтры из свинца, железа, песка и графита различных толщин и геометрий и размещены на металлической раме, прикреплённой к стреле крана "ДЕМАГ". Вся система экспонировалась заданное время над геометрическим центром трубного перекрытия центрального зала.

...В этой работе участвовали Борис Петров, проф. А.М. Дыхне, его сотрудник Женя Ткаля и я. Сняли с типографии решетчатую дверь и водрузили на нее пожарный ящик с песком, а в нем, на разной глубине, разместили накопители в фильтрах из свинца, железа и графита.

Пока волокли вчетвером этот тяжеленный гроб – под сотню килограмм - от нашего автобуса до крана ДЕМАГ, А.М. Дыхне поначалу пытался шутить. Вот, мол, бедные американцы, небось со спутника все это фотографируют, а потом будут ломать голову - что за хитрый прибор эти русские придумали? Потом, уже задыхаясь, проваливаясь по щиколотку в свежеуложенный щебень и обливаясь потом (все - в респираторах!), Александр Михайлович изрек историческую фразу "Всегда знал, что быть экспериментатором - здорово!"

А Женю Ткаля я еще в автобусе предупреждал: мол, ты у 4-го блока – в первый раз, никакой личной инициативы! Но он – без разрешения! – побрел-таки за какой-то «веревочкой», которую он углядел в развалинах – на том месте, где позже установили контрфорсную стену. «Веревочка», видите ли, была ему была нужна - чтобы надежнее прикрепить наш «прибор» к крюку крана! Вот и заработал свои лишние (и изрядные!) бэры...

История 5. От «Саркофага» к «Укрытию». Coda

8 ОКТЯБРЯ УТРОМ мы оформили, тут же размножили и распространили обобщающий Отчет о проделанной работе. Раздел, касающийся восстановления формы спектра гамма-излучения по данным накопителей - с использованием методов решения обратных задач, - готовил Женя Ткаля. Спектр доз над трубным настилом оказался, действительно, сильно смягченным, сдвинутым в область 100-300 кэВ - по сравнению с «невозмущенным» спектром топлива. На тот момент основной вклад в этот «невозмущённый» спектр вносила пара (цирконий-95 + ниобий-95) со средней энергией свыше 700 кэВ.

А ВЕЧЕРОМ ТОГО ЖЕ 8 ОКТЯБРЯ по заданию Правительственной комиссии нами был подготовлен "Расчет радиационной обстановки, создаваемой Укрытием IV блока ЧАЭС" (см. ниже). Расчет был основан на наших данных, представленных в утреннем Отчете. Других данных просто не было. Документ готовили Армен Артаваздович Абагян, директор Всесоюзного научно-исследовательского института по эксплуатации атомных электростанций (ВНИИАЭС), Александр Александрович Боровой из ИАЭ и мы с Борисом Петровым. Подпись на «Расчете» А.М. Дыхне, к тому моменту уже отбывшего в Москву, стала ручной работой Жени Ткаля.

Если присмотреться к документу и увеличить изображение, видно, что напечатанное (на нашей машинке) слово «Саркофаг» в заглавии вытерто и переправлено (моей рукой) на «Укрытие». Это – филологическая придумка А.А. Абагяна и первое упоминание привычного слова «Укрытие».

На основании именно этого документа Б.Е. Щербиной и А.Н. Усановым было принято принципиальное решение об отказе от сооружения биологической защиты, в дальнейшем согласованное с Москвой, с Комиссией ЦК КПСС. По словам А.Н. Усанова, решение принималось кулуарно, без излишнего шума, и никакими документами не фиксировалось.

Таким образом, всё вышеизложенное привело к отказу от размещения биологической защиты над разрушенным 4-м блоком ЧАЭС. Точнее, - к научному обоснованию этого отказа. В свою очередь, привело это и к ощутимой демифологизации названия, бывшего у всех на слуху. Ко многому обязывающий, с аллюзией на древнегреческую гробницу «Саркофаг» был удачно заменён (повторюсь, впервые - А.А. Абагяном) на нейтральное «Укрытие».

Полученные данные положены в основу «Требований, предъявляемых к состоянию укрытия 4-го блока Чернобыльской АЭС…», представленных В.А. Легасовым и одобренных председателем Правительственной комиссии Б.Е. Щербиной (решение Правительственной комиссии № 255 от 21 октября 1986 года).

Leonid Pleskachevsky 10 июня 2019 г.

Если Вам понравилась новость поделитесь с друзьями :

html-cсылка на публикацию
BB-cсылка на публикацию
Прямая ссылка на публикацию

• Share this on Facebook
• Tweet This!
• Add this to Google Bookmarks
• Add this to Yandex.Bookmarks
• Blog this on Blogger