КРЫМСКИЙ ПОРТАЛ ЧЕРНОБЫЛЬЦЕВ - ЧЕРНОБЫЛЬСКИЙ СПАС

Немногим известно, что 27 марта 1986 года, ровно за месяц до аварии на Чернобыльской АЭС, в газете "Лiтературна Украiна" (орган Союза писателей Украины) появилась статья молодой припятской журналистки Любови Ковалевской "Не частное дело", в которой автор, по сути, предсказывала возможность величайшей экологической катастрофы в истории человечества.

Любовь Ковалевская жила в Припяти с 1977 года. Сначала работала корреспондентом, а затем редактором многотиражной газеты Управления строительства ЧАЭС "Трибуна энергетика", где смогла получить доступ к информации под грифом "Для служебного пользования", обрабатываемой в информационно-вычислительном центре.

Критический материал раскрывал многочисленные нарушения, факты безответственности и халтуры, допущенные при строительстве пятого блока АЭС (авария произошла на четвертом), сроки возведения которого были сокращены с трех лет до двух. Так, в 1985 году поставщики недодали 2359 тонн металлоконструкций, а то, что поставили, чаще всего было бракованным. С Волжского завода металлоконструкций поступило бракованным 326 тонн щелевого покрытия на хранилище отработанного ядерного топлива. Около 220 тонн бракованных колонн выслал на монтаж хранилища Кашинский ЗМК…

"Но ведь работать так недопустимо! — заканчивала статью Ковалевская. — Своевременное введение очередного энергоблока не является частным делом строителей Чернобыльской АЭС. Ускорение — это и наша активность, инициатива, упорство, сознательность, наше отношение ко всему, что делается в стране". Была в материале и пророческая фраза: "Брак придётся оплачивать десятилетиями".

Любопытно, что в то же самое время официальная пресса сообщала об успехах на ЧАЭС. Так, 6 января 1986 года "Известия" писали: "Завершающий год одиннадцатой пятилетки был для Чернобыльской АЭС необычный — здесь действовали на полную мощность сразу все энергоблоки. Подобного еще не было за всю историю эксплуатации атомного богатыря. Раньше ежегодно, согласно графику, хотя бы один из энергоблоков останавливали на плановый ремонт: он длился в зависимости от сложности от 15 до 80 суток. Благодаря сокращению сроков ремонта графики удалось совместить. И годовое производство энергии достигло в прошлом году (в 1985 г. — TUT.BY) рекордной цифры — 28 миллиардов киловатт-часов).

Получилось, что выявив грубейшие нарушения при строительстве 5-го блока, журналистка указала на то, что потенциально заложило фундамент страшной аварии, которая должна была произойти через месяц.

"С дисциплиной внешне было вроде бы все хорошо. Каждый боялся — именно боялся — уйти раньше. Но уходил, когда его не видели. Боялся опоздать, но опаздывал, когда его не видели. Все шло к расшатыванию таких крепеньких стерженечков в людях, все расшатывалось, — приводит слова Ковалевской в своей книге "Чернобыль" первый министр охраны окружающей среды независимой Украины Юрий Щербак. — И не зря же, когда авария произошла, оказалось, что виновато не только руководство, но и те операторы, которые…

Представляешь, можно было увидеть человека, сидящего на щите управления. Там, где кнопочки, рычажки.

— Как это можно сидеть на щите управления?

— А вот так. Он взял и присел. Он может присесть на щит управления. Запросто. Сейчас как говорят люди? "Срабатывало то, что системы дублировали друг друга. Они защищали людей". Все верили в системы. А они не защитили. И не защитили потому, что мы дожили до того — именно мы, не кто-то там, я даже не администрацию виню, а мы, люди, — дожили до того, что раздвоились. Одна половина говорит, что нужно так делать, нужно честно трудиться, а вторая: "А зачем, когда другой не делает этого?"

Были там и остановки по вине персонала. Были и "свищи" в паропроводах. До чего же психология наша порочная: когда приходит иностранная делегация, они боятся этого. Понимают, что нельзя. А у нас к этому так относятся: "Ну свистит, ну и бог с ним!"

После статьи говорили, что я предсказала аварию. Ничего я не предсказывала, не дай бог быть Кассандрой — предсказательницей таких бед… Но в душе, если быть честной, я всегда боялась этого. Не было спокойствия. Боялась, потому что говорилось одно, а на самом деле было совсем другое. Говорили об этом люди, говорили из отдела техники безопасности. Когда я начала бояться? Как-то раз ко мне подошли, принесли документы, показали цифры, факты и прочее — то, чего, в общем, я не знала, но писать тогда у меня не хватило смелости. Знала, что такое вообще не будет напечатано.
И боялась. И всегда хотела уехать - честно уже скажу - и увезти ребенка. У меня дочь десяти лет, она болеет".

В Припяти на автора статьи обрушился шквал критики и обвинений. На Западе же после после чернобыльской катастрофы СМИ бесчисленное количество раз цитировали выдержки из пророческого текста.

После аварии некоторые люди, работавшие в зоне и на разрушенном четвертом блоке, стали привозить Ковалевской документы с грифами "ДСП" и "С" (секретно), а также организовывать для журналистки, не совсем легальный доступ в зону, где она занималась сбором информации. А затем сделала анализ сотен документов, позволяющий проследить динамику развития катастрофической ситуации и ее последствий, самостоятельно выполнив работу за целый институт. Так появились несколько ее книг, посвященных аварии и ее причинам.

Сегодня, в 23-ю годовщину аварии на ЧАЭС, TUT.BY (публикация 2009 г) приводит единственное за более чем 10 лет интервью с Любовью Ковалевской, записанное ее украинским коллегой Евгением Тернеем. Называется оно "Живая легенда мертвого города".

— Люба, давай наш разговор выстроим хронологически последовательно: город Припять, работа, статья в "Лiтературнiй Українi", авария, после аварии и так далее…

— Что там первое? Припять… Небольшой, компактный город. Поистине интернациональный — 164 национальности. Гостиницы, спортивные залы, бассейны — все это новое, современное, база для приема иностранцев. Образцово-показательный город. С одной стороны, город маленький, все друг друга знают, а с другой — чтобы жизнь не закисала, в городе проводили огромное количество концертов, спортивных соревнований. В Припяти люди ходили даже на поэтические вечера, когда мода на них уже везде прошла.

— Атомная станция рядом — это чувствовалось в городе?

— В отрицательном смысле — конечно, нет. Мы все были уверены, мы твердо знали, что атомная станция — чистое производство. Когда я увидела впервые станцию, это впечатляет: огромное, сложное сооружение, колоссальная территория. А внутри понравилось еще больше — чистота, белые костюмы… Люди гордились тем, что работают на атомной станции.

— Мне приходилось разговаривать с теми, кто строил станцию… Много всякого рассказывали. Что ты знаешь о строительстве?

— Начну не со строительства, а с газеты. В Припяти я начинала преподавателем литературы в школе. Потом перешла в газету, которая называлась "Трибуна энергетика" и принадлежала управлению строительством Чернобыльской АЭС. Образование у меня филологическое, я в жизни не сталкивалась ни с каким производством. Но с другой стороны, это даже хорошо, что ты ничего не знаешь, значит, надо учиться. Первый год в газете — это год изучения… Огромное количество гостовских инструкций по строительству — то есть как должно быть, как строить по правилам. Я их все прочла, я их изучила. А потом стала смотреть, что есть на самом деле. Приходишь на стройку, разговариваешь с бригадирами, и первое, что они говорят журналисту: "Вот пришла конструкция, но не по размеру. Ее надо доводить". Что такое довести бетонную плиту, например? Это не просто мастера, это гениальные изобретатели! Они доделывали все. Они изобретали приспособления для бесконечных доработок. Это вообще особенность нашей страны: лепить из дерьма пулю… Заказчик строительства — атомная станция. От нее свои кураторы, свои контролеры. Но и они люди подневольные, потому что давили сроки, а значит, на многое закрывали глаза. А строители строили из того, что получали… Единственная конструкция была идеальна по ГОСТу и сработана безукоризненно — социалистическая система.

Некомплектность — вот была настоящая болезнь строительства. Либо надо было ждать полной доставки, но существуют утвержденные планы, графики, сроки. Либо самим на месте что-то изобретать, изворачиваться, вертеться, доводить — таких терминов не знает ни одна строительная индустрия в мире… Стройку буквально гнали, ускоряли. Третий и четвертый блоки строились по доработанному — опять это словечко! — проекту. Самым плохим, кстати, считался второй. Когда рванул четвертый блок, для специалистов местных это была неожиданность: почему четвертый, а не второй?!

— И что же, никто об этом не писал?

— В то время все журналисты писали либо со слов специалистов, либо пользовались нашей газетой. То есть это была абсолютно вторичная информация. Приехал из Киева или Москвы корифей, опытной рукой столичного доки полистал подшивку, снял пенку и уехал… Я только сегодня понимаю, что такой школы, какую журналист получает в многотиражке, он не получит нигде. У такой газеты мало читателей, но все они специалисты, им очки не вотрешь, не соврешь ни на крошку — тут же заметят. Конечно, журналист не обязан знать производство на уровне инженера, но понимать, что инженер говорит, — обязательно. Очень многие столичные журналисты, дословно записывая разговор со специалистом, скажем, атомной станции, часто просто не понимают, что стоит за этими словами. А отсюда не понимают — что и о чем пишут…

— А на каком этапе ты стала понимать? Как ты к той статье подошла?

— Когда стала работать редактором. Тогда многие тайны для меня открылись. В Припяти заседала комиссия по ядерной энергетике стран членов СЭВ. Там же проводились заседания МАГАТЭ. Там же собирались директора атомных станций стран Восточной Европы. Как редактор, я присутствовала на многих заседаниях. Немало можно было услышать и на неизбежных по тем временам застольях с водочкой и коньячком. Работа журналиста — работа дипломатичная, я старалась дружить и общаться со всеми. Это уже была другая школа. Если поначалу я узнавала производство, то теперь я узнавала чуть ли не философский уровень эксплуатации станций. А что касается статьи… Скажу так — чистая случайность. Совпадение. Готовилось большое совещание заводов-поставщиков, потому что шел сплошной брак и некомплектность. Я пришла к начальнику управления строительством Василию Трофимовичу Кизиме… Тут отвлекусь: уникальный он человек, личность, один из самых грамотных и интересных людей на АЭС… Пришла я к нему и сказала, что мы сделаем номер специально для поставщиков, покритикуем их, но мне необходимы цифры в полном объеме. На ЧАЭС был информационно-вычислительный центр, где все поступающие конструкции, детали, агрегаты дробно и подробно сводились в единую картину. Никакой журналист, как бы он высоко не стоял в советской журналистско-партийной иерархии, никогда бы не получил доступ к той информации, которую хранили компьютеры ИВЦ. А мне разрешили… пятнадцать минут. Дали распечатки и сказали: "Если поймешь". К тому времени я уже достаточно много понимала. К тому же у меня была хорошая память: я могла зрительно сфотографировать страницу и потом переписать почти без ошибок. Вместо пятнадцати минут я просидела над распечатками полчаса, много выписала, часть запомнила. За полчаса я успела вытащить большой материал. Часть сделала для "Трибуны энергетика".

Насколько это хороший и серьезный материал, я поняла, когда стала печатать его на машинке, — есть такая особенность у слов не писаных, а печатных. Представь себе, когда с одного завода идет до 70% брака — это же катастрофа! Я была наивным человеком, я считала, что этого не может, не должно быть — это же сверхточное производство… Я сделала статью, она называлась "Не частное дело" и понесла по многим газетам Киева. Естественно, ее не брали. Большой объем — а кто такая Ковалевская?! Да и кто, и когда из журналистов писал такую чисто инженерную статью да еще об атомной станции? Но какой же может быть анализ без цифр и фактов… В конце концов отнесла статью в "Лiтературну Україну". Газета шефствовала тогда над ЧАЭС, часто публиковала материалы на уровне "какая это замечательная станция, какие там замечательные грибно-рыбно-ягодные места"… Статью взяли в конце 1985, а вышла она — вот это уже мистика! — 26 марта 1986 года! Хочу сразу подчеркнуть — не было никакого героизма. Я просто не знала, что творю. Не забывай, я была коммунистом, редактором газеты — в общем, человеком системы. Это уже потом из меня стали лепить образ борца… Наверное, это случилось потому, что я сибирячка, характер у меня прямой, натура наивная, да и материал был редкий, точный…

— Итак, статья опубликована. Какая была реакция?

— А никакой реакции. Естественно, на нее обратили внимание в Киеве. Но не в Припяти — в местной газете были статьи и пострашней, но то была газета как бы для внутреннего пользования. Да и статью я сработала по всем канонам советской журналистики: с цитатами из Брежнева, с рассуждениями о соцсоревновании… Другая бы просто не вышла. Рамка была вполне соцреалистическая, а техническая часть по АЭС была разбавлена водой энтузиазма. Что касается соцсоревнования, я, как человек бесконечно наивный, писала, что рабочего надо заинтересовать зарплатой — такой вот капиталистический принцип соцсоревнования предложила…

— То есть в статье ничего резкого не было? Прочитав статью, можно было сделать вывод — там нехорошо. Но никаких диссидентских утверждений — вот, дескать, станция не сегодня-завтра взорвется?

— Нет, суть в другом. Я анализировала строительство АЭС от первого блока до четвертого — как раз строился четвертый. Показывала, как нарастают проблемы, показывала динамику, анализировала. А в конце написала примерно следующее: атомная станция — сложное производство, поэтому все должно соответствовать нормативам, — и строительство, и эксплуатация, но так как этого нет, на станции вполне возможна аварийная ситуация. Слово "авария" произнесено не было. Между аварией и ситуацией, согласись, есть разница. Никаких героических заявлений, никакого набата…

— Люба, но вот ровно через месяц грохнул четвертый блок…

— Нас эвакуировали 27 апреля в 16.00. Вывезли в Максимовичи, километров пятнадцать от реактора. Это преступление, по другому не назовешь. Мы получили дозу в Припяти, потом глотали радиоактивную пыль в Максимовичах. Из зоны нас не выпускали. 9 мая я договорилась с председателем колхоза и буквально сбежала оттуда с мамой, дочерью и племянницей.

— Куда?

— А никуда. В белый свет, как в копеечку. Сначала в аэропорт. Мама улетела в Сибирь в домашних тапочках. Прилетела, а там снег. Я отправила своих и осталась с рублем. За 80 копеек доехала до Киева. Время позднее, идти некуда, звонить некому. Знакомые были, но как же я могла прийти к людям, от моей одежды дозиметры зашкаливало… Ты же помнишь Киев того времени — город одиноких пьяных мужиков. Чтобы не мозолить им глаза, я пристроилась к очереди на такси. Подходила моя очередь, я опять становилась в конец… И тут какой-то незнакомый мужчина узнал, что я из зоны, что мне некуда деться, взял за руку, отвел в гостиницу "Москва", заплатил за трое суток и ушел. Трое суток я сидела голодная в гостинице, отстирывала и сушила свою радиоактивную одежду. Потом пошла в "Лiтературну Україну", и вдруг оказалось, что я многим нужна, что меня ищут…

— А что изменилось, пока ты сидела в гостинице?

— На Западе перевели и напечатали мою статью, а в редакцию "Лiтературної України" позвонили шведы, искали меня. Вообще после аварии мною сильно заинтересовались западные журналисты. Меня ненавязчиво отправили в Дом творчества в Ирпень. Со мной уже была дочь, Яна. Мне оплатили месяц за питание и забыли обо мне. Яна носила хлеб из столовой, я пила чай без сахара. Так я прожила с мая по ноябрь 1986 года. Пришла как-то в Союз писателей и упала в голодный обморок. Тогда Борис Олейник, спасибо ему, взялся за мое трудоустройство, он и с квартирой помог.

— Сегодня у тебя презентация книги "Чернобыль "ДСП". Эта тема началась для тебя после аварии?

— Нет, значительно раньше. Я, между прочим, на военной кафедре пединститута в Нижнем Тагиле получила специальность военную: медсестра по ионизирующему излучению. А после института работала в школе под Алапаевском. И у меня в школе от лейкемии умирали дети. Это были сельские дети. Тогда я впервые узнала, что где-то под Челябинском была авария.

— Это судьба…

— Да, я убедилась, что в моей жизни нет ничего случайного. Жизнь словно подводила меня к этим испытаниям, к этой книге… После аварии со мной беседовал один товарищ из ЦК. Он дал мне "добрый" совет: "Не лезьте вы в это дело, вы и так уже достаточно залезли, вы ничего не докажете". Это меня оскорбило, это меня подстегнуло к работе. Когда я написала первую часть "Чернобыль "ДСП", было понятно, что я ее не опубликую. А вторая часть просто напрашивалась — написать, как авария отразилась на людях. Тогда я на два года засела за изучение медицины. Вторая часть — последствия Чернобыля, медицинские и правовые. Еще скажу — книга вышла тогда, когда она должна была выйти. Сейчас самое время для нее.

— Люба, я слышал, что ты лауреат международной премии по журналистике, чуть ли не единственный лауреат на просторах бывшего СССР. Что это за премия?

— Когда я ее получала, Союз еще был. А предыстория очень запутанная… Единственная западная журналистка, которая отыскала меня в Киеве в начале 1987 года, была Бриджит Кендал. Она работает на Би-Би-Си, очень известна в мире. Она у меня взяла интервью, и на улице, где можно было говорить без подслушки, сказала: "Я тебя не забуду, я тебе буду помогать". После встречи с ней до 1991 года я уже несколько раз была за границей, печаталась в сети университетских журналов, давала интервью и даже участвовала в антиядерной демонстрации в Германии. Какая-то известность на Западе у меня уже была. Осенью 91-го года получаю письмо на английском языке. Оно у меня лежало неделю непрочитанным, пока знакомый не перевел. "Люба, — говорит, — тебя в Америку приглашают, более того, ты какую-то премию получаешь". И звонок из американского посольства: "Чего же вы ждете, вам надо поставить визу и улетать, вам уже билет куплен". Я и полетела.

Оказывается, в Вашингтоне есть такая "Международная женская журналистская организация". Достаточно элитарная. Там такие зубры от журналистики, как, например, Джуди Вудруф или Сюзан Кинг. Премия называется "За мужество в журналистике". Дают тем, кто пишет на опасные темы, кто рискует. Рекомендацию мне дала Бриджит Кендал. Кто-то заплатил за меня взносы. Англичане собрали и дали на конкурс мои материалы. Я об этом узнала только в Вашингтоне. Вместе со мной получала премию филиппинка Маритас Витаг. Я жила в огромном номере, в шикарном отеле напротив Белого Дома. Машина, переводчик. Писала два варианта своего выступления на вручении премии. Первый не прошел цензуру. Хотя эту цензуру можно просчитать — Вашингтон, 200 человек приглашенных, конгрессмены, пресса. Надо соответствовать. Американцы любят эти игры. Когда попала на трибуну, я, конечно, тут же нарушила этикет и не стала говорить по бумажке. Сказала приблизительно следующее: "В Советском Союзе по военной специальности меня готовили для ядерной войны с Америкой. Тем приятнее мне сегодня, что именно Америка, американские журналисты награждают меня премией, как человека, который борется с ядерной смертью". Сорвала овацию. Американцы — а они народ очень непосредственный — кричали мне, что я буду богатой и знаменитой. Остается ждать, когда это сбудется (смеется).

— Это 1991 год?

— Октябрь 1991-го. До вручения премии была в гостях у Кэррол Симпсон, она известный телеобозреватель. У нас возник спор. Американцы на Горбачева возлагали большие надежды, а Ельцин им не нравился. А я возьми и скажи: "Давайте заключим пари — время Горбачева заканчивается, Ельцин начнет новый год". Брякнула по наитию. Приезжаю домой — на тебе, Союз развалился, Горбачев ушел…

https://news.tut.by/society/135611.html

Если Вам понравилась новость поделитесь с друзьями :

html-cсылка на публикацию
BB-cсылка на публикацию
Прямая ссылка на публикацию

• Share this on Facebook
• Tweet This!
• Add this to Google Bookmarks
• Add this to Yandex.Bookmarks
• Blog this on Blogger