КРЫМСКИЙ ПОРТАЛ ЧЕРНОБЫЛЬЦЕВ - ЧЕРНОБЫЛЬСКИЙ СПАС

В последнее время нам приходится довольно часто слышать утверждения, что ликвидаторы первых дней аварии, особенно военные вертолетчики, которые засыпали с воздуха разрушенный реактор, уже все ушли из жизни. Это далеко не соответствует действительности. Эти открытые мужественные люди никогда не жалуются на жизнь и судьбу, устойчиво преодолевают болезни, но требуют особого внимания и поддержки.

В Национальном музее «Чернобыль» им посвящена отдельная реликвийная экспозиция, которую, в условиях карантинного настоящего, мы выводим в онлайн, делаем доступными для всех вас уникальные фондовые коллекции музея.

Один из героев экспозиции - Андрей Александрович МИЗЬКО, штурман вертолета Ми-6 332-го Гвардейской вертолетного полка. С 5 по 27 мая 1986 он работал в зоне катастрофы на Чернобыльской АЭС, участвовал в засыпке из воздуха разрушенного 4-го реактора АЭС охотничьей дробью - свинцом. Получил официальную дозу облучения 11 марта (110 мЗв).
Награжден орденом "За мужество" 3 ст. (2001 г.).
Предлагаем вашему вниманию собственные воспоминания Андрея Мизько с аудиоархива Национального музея «Чернобыль»

"В 1986 году я был лейтенантом и служил штурманом многоцелевого вертолёта Ми-6 в 332-м гвардейском отдельном вертолетном полку (в/ч 55745), который дислоцировался в пгт Прибылово Выборгского района Ленинградской области. Наш аэродром находился вблизи Финского залива неподалёку от границы с Финляндией.

На момент взрыва 4-го реактора Чернобыльской АЭС личный состав нашей эскадрильи находился в Крыму в специальном центре по выживанию лётного состава (г. Судак). Там с 13 по 27 апреля мы проходили подготовку перед убытием в Афганистан для выполнения интернационального долга (так тогда называлось участие в боевых действиях в этой стране). В день убытия в свою часть услышали по телевизору очень короткое сообщение об аварии на Чернобыльской АЭС. Тогда никто из нас не придал этому особого значения – мало ли какие чрезвычайные ситуации возникают порою на производстве.
Уже после возвращения в Прибылово - 30-го апреля, уже под вечер – весь наш полк подняли по тревоге и объявили, что в ближайшее время нам предстоит передислокация на аэродром в Чернигов. Вот тогда пришло первое осознание, что на АЭС случилось что-то очень серьёзное. Но пока шла подготовка к перелёту, из штаба округа пришла телеграмма о направлении в зону аварии не всего полка, а только 8-ми экипажей вертолетов МИ-6, лётный состав которых прошёл соответствующую подготовку и имеет допуск к выполнению полетов с грузом на внешней подвеске. Стало понятно, что нам предстоит транспортировать какие-то грузы. Но какие именно - мы тогда, конечно, не догадывались.

В число отобранных из двух эскадрилий экипажей попал и наш в составе командира капитана Федорова Петра Михайловича, правого лётчика Кухарца Сергея Николаевича и меня. Технический состав вертолёта в период чернобыльской командировки у нас был переменным.

Самолетом Ан-12 с аэродрома Вещево 5-го мая наши 8 экипажей доставили в Чернигов на аэродром высшего военного авиационного училища лётчиков. Там мы приняли вертолеты Ми-6, на которых до этого летали над АЭС экипажи Александрийского полка [51-й гвардейский отдельный вертолётный полк, дислоцировавшийся возле города Александрия Кировоградской области]. Территориально эта часть была ближе других к центру событий, поэтому они прибыли в зону аварии первыми и отработали там с 27-го апреля по 3-е мая. Мы этих ребят не застали – к моменту нашего прилёта их экипажи уже убыли в свою часть. Над реактором в то время уже летали вертолётчики, прибывшие в Чернигов из самых разных военных округов Советского Союза. В Чернигове я встретил своих однокурсников по военному училищу, прилетевших в зону аварии из Узбекистана, Забайкалья, Белоруссии.

Вскоре после прибытия в Чернигов все наши экипажи полетели на только что принятых вертолётах Ми-6 в аэропорт «Борисполь». Туда военно-транспортными самолётами Ил-76 привезли свинец в виде охотничьей дроби, расфасованной в мешочки по 10 кг. В «Борисполе» солдаты и сержанты срочной службы перегрузили их на наши борта, и затем мы доставили этот груз на три площадки погрузки, находившиеся в 12-ти км от АЭС. Все эти работы по перевозке свинца провели довольно быстро – тогда шли разговоры, что вот-вот возможно возгорание реактора и его повторный взрыв, поэтому нас торопили.
За один вылет мы сбрасывали на реактор 4-го энергоблока по одной тонне свинца. Это 100 мешочков по 10 кг. Их насыпали в списанные тормозные парашюты самолётов-истребителей, привязывали к специальному тросу длиной метров 10-15 и затем цепляли на внешнюю подвеску вертолёта. Работами по подвеске груза руководили борттехники и бортмеханики наших вертолётов.

Загрузкой свинца в парашюты занимались «партизаны» - солдаты, сержанты и офицеры, призванные из запаса. Тогда, в 1986 году, я не знал, кто эти люди и откуда они прибыли в Чернобыльскую зону. А лет десять спустя, когда служил в городе Борисполь, один из бортовых техников моей эскадрильи как-то сказал: «Товарищ майор, (на тот момент я был в этом звании) недавно мой сосед по дому рассказывал, что он из числа первых ликвидаторов, призванных из запаса, и в мае 1986 года участвовал в загрузке вертолётов, с которых сбрасывали грузы на реактор. А Вы ведь, насколько мне известно, тоже там были».
Спустя несколько дней я встретился с соседом борттехника, познакомился. Им оказался сержант запаса Кумаринец Александр (к сожалению, лет 5-6, как умер). От него узнал, что загрузкой вертолётов занимались военнослужащие запаса из состава 731-го отдельного батальона специальной защиты (в/ч 32 207). Его развернули на базе киевского полка гражданской обороны в ночь с 28-го на 29-е апреля 1986 г. В течение нескольких часов людей призвали через военкоматы на службу, переодели в военную форму и утром отправили в зону ЧАЭС.

Работать им пришлось в очень сложной обстановке – я тому свидетель. Пыль в те дни там стояла столбом. Ведь название «площадка погрузки» – это громко сказано. На самом деле это было обычное поле, без всякого покрытия, так что эти ребята-запасники «нахватались» там радиации будь здоров. При этом и жили они неподалёку в палаточном лагере. Мы-то после полётов возвращались на базу в Чернигов, имели возможность принять душ, отдохнуть в нормальных условиях, а они… По словам ветеранов этого батальона более половины тех ребят уже нет в живых. А ведь надо учитывать, что в 1986 это были молодые люди в возрасте от 20 до 45 лет. Уже в 2000-е годы офицер этого батальона Владимир Анатольевич Гудов написал книгу воспоминаний, которая называется «731-й батальон». Тем, кто хочет знать правду о ликвидаторах, стоит её прочесть – она размещена на нескольких сайтах в Интернете.
Как я впоследствии узнал, ребята из александрийского полка сбрасывали на разрушенный реактор доломит, песок, какие-то смеси, а мы бросали только свинец. Кроме этого, три экипажа нашей группы (подполковника Косенко Анатолия Васильевича, подполковника Кукушкина Бориса Сергеевича и майора Михайлова Владимира Ивановича) сбрасывали на реактор ещё и жидкий каучук в полиэтиленовых 600-литровых ёмкостях. Таким образом добивались уменьшения подъёма радиоактивной пыли.

Почему с Ми-6 бросали на реактор только по одной тонне свинца? Ведь для такого вертолёта не проблема поднять и две, и три тонны, и даже восемь. Причина в том, что в случае промаха большие массы свинца могли разрушить конструкции действующего 3-го блока. Поэтому и ограничивали вес сбрасываемого груза.

После выполнения задач на АЭС мы летели на аэродром возле села Малейки (это между Черниговом и Чернобылем) для дезактивации вертолётов. Там специалисты-химики вначале замеряли загрязнённость нашей техники, а затем обрабатывали её из пожарных рукавов каким-то раствором. После мытья делали повторный замер. Если уровень загрязнённости корпуса превышал 850 миллирентген в час, вертолёт оставляли в Малейках на дополнительную дезактивацию. С нашим бортом, кстати, так и случилось – пришлось возвращаться в Чернигов на другом вертолёте.

А что такое 850 миллирентген? В одном рентгене 1000 миллирентген, а это означает, что если ты просто сидишь в вертолете и никуда не летаешь, то за каждый час нахождения в нём получаешь дозу облучения почти в один рентген. Особенно «грязными» были двигатели – при работе они интенсивно всасывали в себя радиоактивную пыль. Их загрязнённость составляла десятки рентген.

Ми-6 – очень хорошая, надёжная во многом уникальная машина. Это вертолёт-долгожитель (как самолёт Ан-12 в военно-транспортной авиации)– его выпуск начали ещё в конце 1950-х годов. Но в отличие от вертолётов Ми-8 и Ми-24 на Ми-6 отсутствовала фильтро-вентиляционная установка, так что радиоактивная пыль без особых препятствий попадала в кабину машины. А у нас же из средств защиты имелись только респираторы. Борттехники где-то нашли тонкие пласты свинца и выстелили ими пол под ногами, а мы убрали со своих сидений парашюты и вместо них уложили мешочки со свинцом. Это позволяло хоть как-то защититься от радиации. А её уровни над разрушенным реактором в начале мая были довольно высокими. Когда мы в первый раз летели для сброса груза и выходили на боевой курс (высота - 200 метров, скорость – 120 км/час), то перед нами градусов под 45 шел вертолёт-разведчик Ми-8. А так как мы поддерживали радиосвязь на одной с ним частоте, то я слышал доклад руководителю полетов, что над реактором 350 рентген. Это на всё той же высоте 200 метров.

Бортового прибора радиационной разведки на нашем борту не было. Каждое утро перед полётами нам выдавали прямопоказывающие пальчиковые дозиметры ДКП-50. Но они, видимо, до этого лежали где-то на складах неприкосновенного запаса и в большинстве своём оказались нерабочими. После первых полётов на реактор мы стали проверять их показания, а они у всех приборов разные: на одном ноль, на втором - 20 рентген, на третьем – 5 рентген. Это при том, что в полёте все мы сидели в одной кабине на расстоянии максимум 1-1,5 метра друг от друга.

Позже нам выдали индивидуальные дозиметры ИД-11. Они рассчитаны на замеры доз облучения до 10 тысяч рад (экспозиционной дозе 1 рентген соответствует поглощённая доза в воздухе, равная 0,88 рад). Но чтобы снять с них показания – нужен специальный считывающий прибор. А это не очень удобно - такой был только на аэродроме. Без него же ты свою дозу облучения не узнаешь. В конечном итоге мне записали дозу облучения 11 рентген – по числу полётов на реактор. Тогда меня эта цифра вполне устроила, так как с самого начала нас предупредили, что при получении дозы свыше 25 рентген могут списать с лётной работы, а я этого никак не хотел – планировал ещё летать и летать.

Возвращаясь из Чернигова в свой полк, я взял выданный мне ИД-11 в качестве сувенира. Долго носил его в кармане - использовал как брелок к ключам. Он и сегодня хранится у меня на память об участии в чернобыльских событиях.

Все дни нашей командировки распорядок дня был одинаковым. Вставали мы в 4 утра. В летной столовой были где-то в полшестого. Завтракали, после этого ехали на аэродром. Там проходили медицинский контроль и получали задачи на вылет. Полёты начинались в 8-9 утра. А возвращались на аэродром, как правило, поздно вечером, обычно после 21:00. Поужинав, ехали в профилакторий на окраине Чернигова, где нас разместили. И так изо дня в день.
Кроме полётов на реактор мы доставляли в 30-ти километровую зону самые различные грузы. Возили технику, промышленное оборудование, средства для проведения дезактивации территории и помещений станции. Иногда я даже не знал, что мы перевозим: прилетели на указанную площадку, открыли грузовые створки, быстро погрузили на борт какие-то ящики и полетели к месту назначения.

Первоначально нас ориентировали, что мы пробудем в зоне ЧАЭС дня три. «Вот отбомбитесь по реактору - и домой». Но получилось не 3, а 22 дня, потому, что пришлось ожидать, пока на замену нам прибудут другие экипажи. Когда это произошло, все 8 экипажей нашего полка вернулись на свою базу в Прибылово.

По прибытию в полк представители химслужбы забрали у нас чемоданы и личные вещи. Не знаю, что они с ними делали, но на следующее утро всё изъятое возвратили. В тот же день нас направили в военный госпиталь, который находился в городе Гатчина Ленинградской области. Там 2 недели обследовали, а затем командование полка предоставило всем по 10 суток отпуска. После госпиталя на первой странице моей медицинской книжки появилась проведённая по диагонали широкая полоса и надпись: «Чернобыль V-86». Это, видимо, было предупреждение для коллег-врачей, что я уже имел дело с ионизирующим излучением.

В сентябре того же 1986 года наша эскадрилья убыла в Афганистан. Там я находился до февраля следующего года. После этого был направлен в Забайкальский военный округ. Служил в одном из вертолётных полков в городе Могоча (среди забайкальцев ходила шутка, что Бог придумал Сочи, а чёрт Могочу – места там суровые, зимой морозы до 40-50 градусов).

Уже после распада СССР, в ноябре 1992 года, прибыл для прохождения дальнейшей службы в Украину ( вся моя родня жила в Киеве). В вертолётных частях вакантных должностей не оказалось, и меня назначили штурманом стратегического бомбардировщика Ту-95М в один из полков дальней авиации в городе Узин. Там я прослужил год, успев полетать на этом самолете.

А потом был перевод в Борисполь на должность штурмана вертолёта Ми-6. Ещё несколько лет полетал. Завершил свою армейскую службу в должности начальника штаба вертолётной эскадрильи. В 1995 году меня по состоянию здоровья списали с летной работы, а 2000-м - и вообще из Вооруженных сил Украины.

В последние годы я нет-нет да слышу рассуждения на тему: а надо ли было забрасывать реактор 4-го блока песком, доломитом, свинцом? Мол, это принесло больше вреда, чем пользы. Конечно, сидя сегодня в кресле возле телевизора или компьютера можно порассуждать и об этом, тем более по истечении стольких лет мы знаем о чернобыльских событиях гораздо больше, чем тогда. А в то время, когда реактор продолжал выбрасывать радиацию, нам было не до дискуссий. Командование ставило перед летным составом конкретные задачи, а мы их выполняли. И при этом считали, что всё делаем правильно.

Нельзя не учитывать, что в 1986 году мир впервые столкнулся с такой масштабной радиационной аварией. Ведь и 25 лет спустя, когда произошла авария на АЭС «Фукусима», лидер мировых технологий Япония тоже оказалась не готова к такому развитию событий. Поэтому, конечно, сейчас можно поспорить «правильно - не правильно», но я знаю, что ликвидаторы действовали тогда на пределе человеческих возможностей, делали для минимизации последствий Чернобыльской катастрофы всё, что на тот момент можно было сделать. И при этом мы не думали о каких-то льготах, наградах, денежных выплатах. В то время об этом даже речь не велась. Если руководитель полётов после очередного захода на реактор говорил в эфире: «Ребята, молодцы! Отлично!», то это и было нам наивысшей наградой, эмоционально поддерживало в той непростой обстановке.

И когда перед отъездом в полк мы шли по Чернигову и незнакомые люди благодарили нас за работу, то для нас это тоже было очень важно. Мы и без этого сознавали, что спасаем регион от большой беды (об истинных масштабах произошедшего на ЧАЭС мы тогда не знали, считали, что всё ограничилось 30-километровой зоной), но добрые слова жителей города вызывали у нас душевный подъём. Однажды навстречу нам шла женщина с ребенком лет 4-5 и он, показывая рукою на нас, спросил: «Мама, а кто это»? Она ему сказала: «Это, сынок, санитары города». До сих пор помню это необычное объяснение.

Сейчас во время встреч с молодёжью меня довольно часто спрашивают: «Где было опаснее – в Чернобыле или Афганистане?». Вопрос конечно не вполне корректный (довольно сложно сравнивать обстановку на войне и ликвидацию последствий радиационной аварии). Но отвечать надо, и я говорю, что в Афганистане в каком-то плане было всё же проще. Там ты видишь, откуда по тебе стреляют – можно набрать высоту и уйти из зоны поражения, ответить огнём на огонь. А в Чернобыле враг невидимый. Из Афганистана вернулся живым и здоровым - хорошо. А атом опасен тем, что начинает пожирать тебя с годами. Сколько уже моих друзей и знакомых от него умерло!

Мне Чернобыль напомнил о себе уже в 1991 году, когда я служил в Забайкалье. Тогда появились первые признаки изменений в кровеносных сосудах. Меня направили на обследование в Иркутский филиал Центрального медицинского института авиации и космонавтики. И вот тогда врачи сказали, что возникшие у меня проблемы – отголоски Чернобыля. Это при том, что на здоровье я им не жаловался - хотелось ещё летать. И всё равно в конечном итоге Чернобыль меня «догнал»: в 40 лет – в самом продуктивном, с профессиональной точки зрения, возрасте – пришлось увольняться в запас по состоянию здоровья.

И ещё к вопросу о сравнении Афганистана и Чернобыля. Вспоминаю, как летом 1986 года в нашем 332-м авиаполку проходило открытое партийное собрание. Я не был коммунистом, но меня на него пригласили. Так вот, во время этого собрания прозвучало предложение засчитать полеты над реактором как боевые вылеты (из нашего полка в разное время в Чернобыле побывали 114 человек). Все такую идею поддержали, единогласно за неё проголосовали. Но в итоге это предложение так и не было реализовано - в моей лётной книжке полёты над АЭС учтены, как выполнение учебных полетов по перевозке войск, техники и грузов. Правда, время пребывания в чернобыльской командировке нам засчитали, как на войне – один день за три. На мой взгляд, это вполне справедливо, ведь то, что происходило тогда в зоне катастрофы во многом походило на войну. Мне есть что сравнивать. А чему учит нас история? Если люди забывают об угрозе войны, то она может напомнить о себе в любую минуту. Поэтому, на мой взгляд, человечеству не стоит забывать об уроках Чернобыля, чтобы вновь не повторить допущенных тогда ошибок!"

https://www.facebook.com/NationalChernobylMuseum

Если Вам понравилась новость поделитесь с друзьями :

html-cсылка на публикацию
BB-cсылка на публикацию
Прямая ссылка на публикацию

• Share this on Facebook
• Tweet This!
• Add this to Google Bookmarks
• Add this to Yandex.Bookmarks
• Blog this on Blogger